Кокардас и Паспуаль
Шрифт:
Была старуха колдуньей или нет – нормандка не стала ей перечить.
– Ладно, дочка, довольно болтать, – продолжала хозяйка лачуги. – Пора на твоего приятеля посмотреть. Что ж, во-первых, ему чем-то здорово попали по голове… Ну и крепкая же у него черепушка! Отметиной отделался. Беда невелика – лишь бы другой раны не оказалось.
Знахарка сняла с Паспуаля камзол (никто бы и не подумал, что она сможет так осторожно обращаться с больным) и увидела след от шпаги Кита.
– И тут ничего страшного, – пробормотала она, –
Матюрина приложила Паспуалю ладонь ко лбу:
– У него жар.
– Сейчас я ему дам отварчика, и через полчаса все как рукой снимет.
Старуха раздула тлевший в очаге огонь, вытащила из старого ларца какие-то сухие травы и залила их кипятком. Никаких колдовских знаков и заклинаний она при этом не творила.
Матюрина немного успокоилась, хотя кот ей по-прежнему не нравился.
Хозяйка приготовила в старом закопченном горшке свой отвар и подала Паспуалю. Тот выпил и сразу открыл глаза.
Диковинно ему было очнуться в таком месте: он лежит в одной рубашке в незнакомом доме, а над ним наклонилось, сморщенное лицо, которого он прежде никогда не видал. Конечно, ему было бы приятней в такой момент взглянуть в цветущее лицо Матюрины, но старая карга не подпускала девушку близко – на этот счет у нее были свои соображения.
– Где я? – спросил Паспуаль, недоуменно озираясь кругом.
– Помолчи! – грубо оборвала его старуха. – Спи пока, а я твое белье постираю да высушу – вон какое грязное. А выспишься, земляк, – все узнаешь. Ты ведь мне земляк? Таких крепких голов кроме как у нас в Бретани нигде не сыщешь. Спи!
Она раздела Паспуаля, тщательно промыла ему рану, набросала сверху всяких тряпок и еще раз сказала:
– Поспи теперь часок-другой.
То ли от страшного изнеможения, то ли от действия отвара бретер послушно закрыл глаза и погрузился в глубокий сон.
Пока он спал, старуха с Матюриной перестирали его одежду, повесили ее сушиться к очагу, а сами сели к постели больного.
– Теперь скажи мне, что стряслось, – сказала старуха. – Только говори правду, а увижу, что врешь, – выкину вас обоих из дому.
– Зачем мне врать? – удивилась Матюрина. Угроза ее не напугала, но ей было важно, чтобы Паспуаль не лишился заботливого ухода.
– Для начала расскажи о себе, да и о нем.
Нормандке собеседница особого доверия не внушала (девушка ее скорее побаивалась), но и ничего дурного она пока не сделала, да и вообще Матюрина лгать не привыкла. Старуха внимательно выслушала ее и сказала:
– Вижу, дочка: все так и есть. Только одного я не пойму: почему ты о нем так хлопочешь?
Покраснев как рак, Матюрина принялась теребить свой фартук. Лекарка засмеялась и ласково проговорила:
– Молчи, молчи, я сама все вижу. Ты славная девушка! Ничего, через часок твой милый сам тебе это скажет.
– Вы точно его вылечите?
– Тут и лечить нечего. Его просто оглушил удар в голову, потом в холодной воде он и, вовсе сознание потерял – вот и все. А рана его не в счет!
– Я вам так благодарна! – прошептала Матюрина и достала из кармана еще одну монету.
После столь веского аргумента расположение старухи еще более возросло. Она по-матерински ваяла девушку за руку и спросила:
– А дальше ты куда денешься? Подстилку я знаю – не советую тебе к ней возвращаться после этого.
– Ни за что! – воскликнула Матюрина. – Да и Жандри со своей шайкой мне там покоя не дадут.
– Ну, так и что же ты собираешься делать? Мэтр Паспуаль тебя тоже не приютит.
Матюрина опять покраснела:
– Нет, я к нему идти не могу, если только…
Она не решилась договорить до конца то, что думала.
– Если он на тебе не женится? – договорила за нее старуха. – Ты не смущайся, дочка: я все равно тебя насквозь вижу. Ты честная девушка, знаю, только от этого не легче. Право, и не соображу, как тебе быть.
– Бог милостив! – вздохнула нормандка. – Наймусь к кому-нибудь в услужение…
– Слушай-ка, – сказала старуха. – Меня иные кличут ведьмой из-за того только, что я знаю толк в травах и умею помогать бедным страждущим. А на самом деле я чаще творю в жизни добро, а не зло. Почему бы мне и для тебя не сделать доброе дело? Только какое-то время ты любимого видеть не будешь.
Нормандка встревожилась:
– Долго ли?
– Не могу тебе сказать, – а впрочем, никто тебя не неволит. У меня сестра бенедиктинка. Они тебя могут взять служанкой к себе в монастырь, что на улице Севр, – и оставайся у них, сколько душе будет угодно. Только туда, ясное дело, мужчины не ходят, так что до свадьбы вам видеться не придется…
– Ох! – с тяжким вздохом перебила ее Матюрина. – Какая тут свадьба! Мэтр Паспуаль – персона важная, он на меня и посмотреть-то не захочет… Мы ведь с ним и пары слов не сказали.
– Вот как? Ну ничего, дочка, не огорчайся – наговоритесь еще вдоволь. Я у тебя на руке прочла: быть тебе его женой!
Нормандка чуть чувств не лишилась от счастья.
– И скоро? – воскликнула она.
– Вот чего не знаю, того не знаю. Что ж, согласна?
– Да, да, и благодарна вам от всего сердца! Я и не думала, что встречу здесь такую славную женщину!
– Вот и хорошо! Я для тебя все сделаю… только ему ни слова не говори!
Они болтали так еще около часа. Наконец брат Паспуаль приоткрыл глаза. Увидав, что Матюрина сидит у его изголовья и смотрит на него, как завороженная, подручный Кокардаса живо проснулся. Сон подкрепил нормандца; не считая легкой головной боли, он чувствовал себя вполне свежим. Итак, Паспуаль приподнялся на локте, осмотрелся кругом – и ничего не понял. Откуда здесь взялась Матюрина?
– Что, – спросил он, – я опять в «Клоповнике»?