Кольцевой разлом

Добрынин Андрей Владимирович

Ищенко скептически усмехнулся, но было видно, что ему приятно это слышать. Корсаков продолжал:

– Все твои неприятности, как я понял, происходили от твоего авантюризма и от неумения ладить с людьми. Но речь пока не об этом. То, что я называю "Делом", сейчас почти полностью подготовлено и будет представлять собой крупномасштабную военную акцию в Москве. Однако замысел Дела зарождался не здесь. Меня как вполне русского человека не оставляло, разумеется, равнодушным то, что в последние годы происходит с Россией. Однако я не считал себя вправе предпринимать какие-то действия и предлагать кому-либо свои услуги как военный. Все-таки я эмигрант, родился в Америке, всю жизнь прожил вдали от России... Я полагал, что люди, живущие здесь, лучше знают обстановку в стране и потому только они имеют право принимать решения и действовать. Однако когда судьба занесла меня в Россию, я как бы стал с этими людьми на одну

доску, посмотрел на все их глазами, сделался таким же, как они...

– Но ты же попал не совсем в Россию,- поправил Ищенко.

– Ну, во-первых, и Карабах, и Абхазия раньше считались Россией. А во-вторых, я постоянно находился там среди русских людей. Кстати, вот тебе ответ на вопрос, откуда я с самого начала взял людей для того, чтобы начать подготовку Дела. Всех этих людей я знал еще в "горячих точках" и уже там договорился с ними о сотрудничестве. Те, кто оказался в Москве раньше, готовили почву для тех, кто попадал в нее позже. Кроме того, знакомился я на войне не только с отдельными людьми: в Абхазии на меня вышли представители целой организации, которой, между прочим, и принадлежала база на плодовой станции. Это очень гнусная шайка с чисто фашистской идеологией, если кашу в голове можно называть идеологией, а главарь у них - полный подонок с замашками пророка и с неукротимой тягой к власти. Власть ему, естественно, нужна для личных нужд - не столько даже для обогащения, сколько для того, чтобы унижать людей, господствовать над ними...

– Те четыре трупа - их работа?- спросил Ищенко. Корсаков кивнул:

– Разумеется. Причем никакой особой необходимостью эти убийства не диктовались. Бомжи у них состояли в рабстве, их мучили за всякие провинности, сажали на цепь в сарае, травили собаками... Считалось, что таким образом вырабатывается бойцовский характер. Нескольких бродяг убили для укрепления этого самого бойцовского характера,- я об этом знал, но никак не думал, что такие вещи происходили прямо на базе. А двух охранников прикончили за то, что они попытались отказаться от участия в Деле. Как говорится, вход - рубль, выход - два.

– Но мне показалось, что вся команда хотела покинуть базу еще до того, как на ней обнаружили трупы,- заметил Ищенко.

– Правильно,- кивнул Корсаков.
– Плодовая станция выполняла, в сущности, две функции: тренировочного центра и места для встреч и собраний. С получением приказа о готовности номер один эти функции отходят на второй план: все находятся в условленных местах и ждут приказа о выступлении. Ну а когда нашли покойников, то о дальнейшем использовании станции не могло быть и речи - приходилось думать о том, как остановить капитана Ищенко.

– И как заставить его молчать,- подсказал Ищенко.
– Предложение насчет комнаты - это взятка?

– Не притворяйся идиотом, капитан,- поморщился Корсаков.
– Если бы я хотел всучить тебе взятку, я бы предложил тебе денег, причем столько, что ты мог бы купить шикарную квартиру в центре. А я вместо этого предлагаю тебе задаром охранять близкого мне человека. Денег же я тебе не предлагал по двум причинам: во-первых, знал, что ты не возьмешь, а во-вторых - повторяю еще раз - считал и считаю, что ты захочешь быть в Деле. Отчасти поэтому я и убивать тебя не разрешил...

– А еще почему?- заинтересовался Ищенко.

– А за что убивать-то?- вопросом на вопрос ответил Корсаков.
– За то, что ты, один из многих, честно служишь? Зачем брать такой грех на душу? Но вернемся к Делу. Когда я приехал в Москву с тем, чтобы надолго здесь обосноваться, я вышел на эту самую фашистскую организацию и удивился одному - насколько сильно к ней тянулись люди. Вроде бы идеи - нелепые, ритуалы - дурацкие, главарь - тоже злобный дурак, его подчиненные - ослы, а вот поди ж ты... Московское да и все российское общество - как перенасыщенный раствор: в него достаточно бросить любой предмет, хоть кусок дерьма, чтобы началась кристаллизация. Люди не хотят ждать, как овцы в загоне, пока с ними что-то сделают: то ли накормят, то ли остригут, то ли перережут. Они хотят что-то изменить, причем сами. Те, которые хотели этого особенно остро, оказывались в Карабахе, в Абхазии, в Боснии, ехали по контракту в Чечню. Конечно, в этих местах было много лиц с разбойными наклонностями, или любителей оружия, или желающих испытать себя и потом похвастаться... Всяких хватало, и всех можно было использовать, однако меня интересовали прежде всего те, которые хотели что-то сделать сами, что-то изменить. Если ради этого они не боятся подставить свою голову под пули, то на таких людей можно положиться. Такие вот люди шли и к нашему фюреру: в один прекрасный день он заметил, что уже не он ведет вербовку, а вербовка тащит его за собой, одни люди приводят за собой других, и с большинством из них он не может говорить

на одном языке, потому что они хотят сделать что-то для других людей, для Отечества, а он способен иметь в виду только себя. На этом этапе развития организации я и познакомился с фюрером. Я не стал ему говорить о том, что за мной тоже стоит немало людей,- наверное, он до сих пор считает себя главой всего дела. Когда надо, надо уметь поддакивать, кивать, соглашаться,- заметь себе это, капитан! В результате дуче поручил мне организовать военную подготовку членов организации, а больше мне ничего и не требовалось: я таким образом получал все связи, выходил на все ячейки организации. Полоумные фашисты меня, разумеется, интересовали мало - я старался войти в контакт с новыми членами. Как я и думал, они предпочитали не вдаваться глубоко в то, какие цели ставит перед собой организация, какова ее идеология и тому подобное. Главное - организация практически по всем позициям осуждала правящий режим и готовилась к активным действиям. В результате всех моих контактов сложилось нынешнее положение: организацию на 95% составляют структуры, которые контролирую я как единоличный командир. Группа с плодовой станции, которой ты чуть не прищемил хвост, составляет некое инородное тело, со всех сторон окруженное, скажем так, здоровой тканью. Фюрер хоть и чувствует, что я забрал слишком большую власть, однако придраться ни к чему не может: я постоянно спрашиваю его совета, одобрения, держу его в курсе своих действий,- большей частью вру, конечно. Собственно, он и не хочет ни к чему придираться: во-первых, он нуждается во мне как в военном руководителе, во-вторых, ему нужны мои контакты с людьми из органов, с военными, с поставщиками оружия, а самое главное - он рассчитывает использовать меня, когда начнется Дело.

– Что же это за Дело такое?- с деланным равнодушием спросил Ищенко. В глазах его появился азартный блеск, колено под столом ходило ходуном.

– Честно говоря, идея Дела принадлежит не мне, а фюреру,- сказал Корсаков.
– Он долго думал, куда бы направить энергию своей команды. К его чести должен сказать, что он не увлекался криминалом и сумел не засветиться перед органами. Однако занимались они такими мелочами, которые фюрера никак не могли удовлетворить. Ему требовался большой кусок. Всю жизнь заниматься мелким рэкетом, щипать ларечников, как какой-нибудь Пистон - это не для него.

– Вроде бы начинаю понимать,- произнес Ищенко.
– Дисциплинированная команда с идейной подкладкой... Терроризм, шантаж, заложники,- что-нибудь в этом роде. Правильно?

– Да,- кивнул Корсаков.
– Но в общенациональном масштабе. Замысел в общих чертах состоит в том, чтобы путем быстрой военной операции захватить Москву. Вот над этим мы с ним и работаем.

Ищенко подавился пивом. Он понимал, что не ослышался, и искоса посмотрел на собеседника, пытаясь понять, как ему следует реагировать на столь нелепое заявление человека, еще секунду назад казавшегося вполне разумным. Он вспомнил рассказы приятелей о том, что речам некоторых психов присуща необычайная логика и убедительность. Корсаков заметил его замешательство и хладнокровно продолжал:

– Ну не всю Москву, конечно,- для успеха дела в этом просто нет необходимости. Достаточно будет захватить ключевые в военном отношении точки в пределах Садового кольца.

– И ты тоже решил под это подписаться?- с трудом протолкнув наконец пиво в утробу, спросил капитан.

– Уверяю тебя, что я далеко не одинок,- заметил Корсаков.

– Ну, я тебе компанию не составлю,- раздраженно заявил Ищенко.
– Ты хоть представляешь, что из всего этого может получиться, тем более с таким ожесточенным народом, как сейчас? А у тебя там фашисты и Бог знает какие еще сумасшедшие!

– Может получиться, а может и не получиться - смотря как и ради чего вести Дело,- возразил Корсаков.
– Но ты не дослушал.

– Ну давай дальше,- вздохнул капитан, внезапно ощутивший крайнюю усталость. Ему захотелось поехать в свою холостяцкую комнатушку и завалиться спать. Словно издалека до него донесся голос Корсакова:

– Идея окончательно оформилась после занятия чеченцами Грозного в августе 96 года. Как ты помнишь, город они не штурмовали, просто заняли все те точки, где не было федеральных войск, но этого оказалось достаточно для большого шантажа. Наши уникально гнилые в моральном отношении средства массовой информации назвали эту операцию "взятием Грозного", хотя то, что чеченцы действительно пытались штурмовать, они взять так и не смогли, а наше храброе правительство вывело войска из всех захваченных ранее с боями вражеских опорных пунктов. Шантаж состоял в том, что новый штурм Грозного продлится долго и потребует больших жертв. Об этом постоянно твердили телевидение и газеты, ну а правительству страшно хотелось поддаться на шантаж и потерпеть поражение, так что оно соглашалось.