Кольцевой разлом
Шрифт:
– Может, оружие наверх поднять?- спросил Морозов. Корсаков поглядел на него с некоторым удивлением:
– Всему свое время, майор. Время придет - я распоряжусь.
Морозов смущенно отошел, досадуя сам на себя за свою нервозность. Корсаков набрал номер и, услышав в трубке голос Неустроева, отдал приказ специальной группе выйти на позицию. "Я прибуду к вам через 40 минут",- сказал Корсаков. Не успел он сунуть аппарат обратно в карман, как тот снова запищал. Корсаков насторожился, услышав в трубке голос Веры Николаевны, поскольку дал ей этот номер лишь на крайний случай.
– Витя, прости, ради Бога, что беспокою тебя, но у меня тут твой друг,- сообщила старушка.
– Он говорит, что дело очень срочное. Можно я дам ему трубку?
В трубке зазвучал голос Ищенко, но Корсаков перебил его:
– Все в порядке, капитан? Ну и прекрасно, приезжай...- он назвал адрес.
– И давай быстрее, у тебя всего полчаса. Имей в виду, ты опаздываешь на величайший концерт в твоей жизни.
Корсаков вышел на ступеньки крыльца, и тут же к крыльцу мягко подкатила неприметная вишневая "шестерка". Водитель, перегнувшись через сиденье, распахнул переднюю дверцу, Корсаков уселся, и машина тронулась. Он знал, что сейчас происходит под землей: по заброшенным технологическим штольням, оставшимся с тех пор, когда по этим штольням опускали вниз оборудование, необходимое для прокладки тоннелей, подрывники и группы обеспечения подбираются поближе к тем местам на перегонах метро, где стоят бетонные заглушки, не позволяющие плывуну, то есть смеси песка с водой, прорваться
Машина свернула с Садового кольца на Мясницкую, оттуда в подворотню, пропетляла дворами и остановилась возле унылого доходного дома начала ХХ века, со всех сторон окруженного другими разнокалиберными строениями. Корсаков и водитель, молчаливый светловолосый парень с сурово сжатым ртом, вошли в подъезд с расхлябанной и, видимо, вечно распахнутой дверью. В подъезде Корсаков сразу учуял постоянно преследовавший его в последние месяцы запах ремонта - пахло цементом, пылью, клеем, свежей краской. Однако даже этот оптимистический запах не мог перешибить унылого запаха московских коммуналок, благоухающих, как известно, лекарствами, несвежей одеждой, постоянно варящимися щами, мочой людей и домашних животных и еще тысячей разных вещей. Даже не особенно принюхиваясь, можно было определить, что подъезд не занят ни конторами, ни квартирами нуворишей и является обычным жилым подъездом. Та квартира, в которую позвонил Корсаков, имела два неоценимых преимущества: во-первых, из нее полностью просматривались все подходы к дому (поэтому Корсакову и открыли сразу, ни о чем не спрашивая), а во-вторых, одно из окон открывало поверх каких-то покосившихся лачуг прекрасный вид на двор огромного административного здания, стоявшего на Садовом кольце. Просматривались и въезд во двор со стороны переулка, и высоченная арка, выходившая на Кольцо - сквозь нее было видно, как, поблескивая, взад и вперед проносятся автомобили. Свет в квартире не горел, но даже с закрытыми глазами по знакомому запаху теплого металла и оружейной смазки, по легкому позвякиванью амуниции и оружия Корсаков определил бы, что квартира полна вооруженных людей. Лица в полутьме поблескивали от пота: хотя окна и были открыты, но душный воздух, насыщенный теплом разогретых за день камней, не приносил и намека на свежесть. Человек, стоявший у окна, молча протянул Корсакову бинокль. Неустроев со своей группой уже находился в административном здании - капитан сообщил об этом, позвонив по телефону несколько минут назад. Корсаков опоздал к этому звонку всего на минуту. Людей в здании не оказалось, и все прошло без эксцессов, а в подробности Неустроев, говоривший по обычному городскому телефону из комнаты вахтера, на всякий случай не вдавался, хотя и трудно было предположить, что кто-то прослушивает разговоры вахтеров. В квартире висела напряженная атмосфера ожидания: все понимали, что поступивший сигнал вычеркнет большинство присутствующих из обычной человеческой жизни, навеки превратив их в преследуемых террористов, занесенных в электронные картотеки всех спецслужб планеты. И хотя каждый имел при себе спецназовскую маску, но вряд ли стоило рассчитывать надолго сохранить инкогнито, идя на такое дело. Порой слышались приглушенные реплики, но большинство молчало: по сравнению с тем, что должно было вскоре произойти, темы обычных житейских разговоров казались вопиюще ничтожными, а координатами близких все, кто считал это нужным, обменялись еще при свете дня. Корсаков в бинокль вновь и вновь обводил взглядом громаду административного здания, но нигде не мог заметить следов присутствия вооруженного отряда. Неустроев сделал все грамотно, сначала захватив своими людьми строения, окружавшие двор, дабы исключить возможность появления там неприятельской разведки, а затем послав к заднему ходу несколько человек в милицейской форме, дабы заставить вахтера открыть дверь. Что произошло в здании после того, как фальшивые милиционеры проникли внутрь, никто сказать не мог, однако минут через пять после этого люди капитана поодиночке и группами начали беспрепятственно вливаться в здание. Когда этот процесс прекратился и освободившиеся автомобили, подвозившие бойцов, разъехались со двора, в округе воцарилась тишина. Снаружи ничто не указывало на то, что в доме находится вооруженная засада, даже в каморке вахтеров по-прежнему мирно горел свет. Проникая в дом, люди Неустроева также старались не привлекать к себе внимания - оружие переносили в безобидного вида коробках и сумках и соблюдали интервалы между прибывающими группами. Впрочем, происходящее во дворе, окруженном со всех сторон нежилыми строениями, случайный зритель мог видеть лишь из одного места: из коммуналки, расположенной в том же доме, но этажом ниже той квартиры, где находился Корсаков. Однако в коммуналке все давно спали тяжелым сном людей, ненавидящих собственную жизнь. Припозднившийся пьяница, забредший с Садового кольца помочиться, вряд ли заинтересовался бы происходящим во дворе, а наряд настоящих милиционеров, проверявший работу вахтеров в окрестных учреждениях, уже успел приехать и уехать раньше. В результате к рассвету округа погрузилась в состояние безмятежного покоя, который не нарушался даже шипением автомобилей, проносившихся по Садовому кольцу. Солнце еще не встало, но мрак ночи уже рассеялся, тускло заблестели покрытые росой крыши, и в неподвижной листве деревьев, кое-где поднимающихся над каменными уступами зданий, послышались первые возгласы птиц. В квартире
– Вы останетесь со мной, остальные вниз и по местам.
Залязгало оружие, загрохотали по старому крашеному полу тяжелые ботинки, послышались громкие голоса и даже смех. Весь этот шум выливался на лестницу и, раскатываясь эхом, стихал внизу. Через тесное
пространство дворика бойцы отряда перебегали молча и исчезали среди разнокалиберных построек, окружавших двор здания, в котором сидел Неустроев. Тем временем автобус и два военных грузовика въехали во двор административного здания. Из дверей автобуса и из кузовов машин на асфальт начали выпрыгивать вооруженные люди в черной одежде. Их выкрики достигали даже слуха Корсакова. Тот поморщился:
– Вот идиоты - мало того, что разъезжают по городу с оружием целыми батальонами, да еще и орут, как в кабаке. Отделаемся от них наконец...
С этими словами он вышел в соседнюю комнату, взял там принесенную специально для него снайперскую винтовку СВД и вернулся с нею к окну. Бинокль он отдал оставшемуся при нем бойцу и смотрел теперь на происходящее во дворе через оптический прицел. Ему было хорошо видно, как мнутся и озираются по сторонам выскочившие из машин фашисты, ожидая приказов своего начальника. "Фюрер" Владимир показываться не спешил, однако какое-то указание, видимо, все-таки отдал: несколько человек начали неуклюже ломиться в запертую дверь заднего хода, другие принялись ломать оконную решетку на первом этаже. "Открывай!"- слышались угрожающие возгласы. Корсаков в свое время поинтересовался у "фюрера", как тот собирается захватить свой объект, однако "фюрер" наотрез отказался отвечать. В результате все происходило на редкость вяло и непрофессионально. Корсакову это, разумеется, было только на руку, однако смотреть на чужие бездарные действия всегда неприятно. В тишине квартиры прогремел дверной звонок, и боец, которого Корсаков оставил при себе, пошел открывать. Продолжая наблюдать в прицел происходящее во дворе, Корсаков услышал приближающиеся шаги и, не оборачиваясь, сказал:
– С возвращением, капитан! Бери бинокль - такое не часто увидишь.
Капитан Ищенко последовал его совету. Во дворе продолжалась неразбериха, но кое-какие изменения уже просматривались: дверь под напором нескольких человек, орудовавших кто монтировкой, кто просто прикладом автомата, начала разрушаться. Откуда-то принесли лестницу и приставили ее к лишенному решетки окну второго этажа. Между тем и от окна первого этажа удалось отодрать решетку. Оглушительно зазвенело разбитое стекло, усугубляя общий шум, поднятый атакующими. Глядя на их действия и слушая эти звуки, Корсаков морщился, как от зубной боли. "Вот идиоты...- бормотал он.
– Что же там Неустроев медлит? Сейчас ведь милиция приедет или еще что-нибудь стрясется..." Внезапно Корсаков умолк и плотнее прижал приклад к плечу - это "фюрер" наконец соизволил появиться из автобуса. За ним спрыгнули на асфальт те самые два его клеврета, которые были с ним в студии при съемке его выступления. "Фюрер" явно нарисовал в своем сознании эффектную сцену: изувеченная дверь падает к его ногам, и он, шагая по ней, картинно входит в дверной проем. Однако доломать дверь фашистам не удалось. Неожиданно откуда-то с неба, словно глас Божий, голосом капитана Неустроева загремел динамик: "Внимание! Вы окружены! Предлагаю сложить оружие, в случае сопротивления немедленно открываю огонь на поражение. Повторяю: сложить оружие и отойти от здания к стене склада". Подкрепляя прозвучавшие слова, из окон обоих противоположных крыльев здания, построенного буквой "П", высунулись пулеметные стволы - с первого взгляда можно было определить, что их не менее двух десятков. Кто-то предложил сверху - без динамика, но достаточно убедительно:
– Ложите оружие, козлы, а то сверху гранатами закидаем.
Корсаков неотрывно наблюдал за "фюрером", положив палец на курок винтовки. У того на лице вначале изобразилось тупое недоумение и сохранялось довольно долго - даже когда окружающие подручные тревожно и выжидательно уставились на своего главаря. Однако затем лицо "фюрера" исказила гримаса ярости. Он что-то выкрикнул - по его губам Корсаков прочел слово "измена" - и схватился за кобуру. Его клевреты тоже судорожным движением вскинули автоматы. Капитан Ищенко, глядя в бинокль, издал какой-то неопределенный звук, и в этот момент Корсаков нажал на спуск - раз, другой, третий. Над оцепеневшим рассветным городом отчетливо раскатились три выстрела. Ищенко увидел в бинокль, как голова "фюрера" резко мотнулась в сторону, рука со скрюченными пальцами прочертила дугу в воздухе, а по белой стенке автобуса хлестнула струя крови. Тело беспорядочно повалилось к автобусному колесу, а все стоявшие рядом застыли на месте, присев и испуганно озираясь. Один из подручных "фюрера" как бы машинально вскинул автомат и выпустил очередь куда-то в пространство. Вновь зазвенело разбитое стекло, и вновь Корсаков открыл огонь - два выстрела, почти слившихся в один, и затем еще два. Стрелявший из автомата пошатнулся, выронил оружие, весь обмяк и сел на асфальт, затем повалившись на бок. Его товарищ вскинул руки таким движением, словно хотел схватиться за шею, но затем, как бы передумав, на долю секунды замер и тяжело рухнул навзничь. Ищенко видел, что все трое убиты наповал.
– Ловко...- пробормотал он, но с неодобрением в голосе. Не то чтобы он жалел главных фашистов, но убийство, не вызванное самозащитой, было в его глазах нарушением неких главных жизненных правил и вызывало протест. Корсаков понял, что происходило в душе капитана, и похлопал его по плечу со словами:
– Если бы я не стрелял, то тут сейчас была бы бойня. А сейчас смотри - тишь и гладь.
Действительно, люди "фюрера", боязливо озираясь по сторонам, складывали оружие на асфальт и с поднятыми руками плелись к кирпичной стене старого склада, стоявшего напротив административного здания. Сопротивляться никто из них уже не пробовал. Вскоре все они скрылись из виду - от наблюдателей их загораживала складская постройка. Корсаков заметил:
– Я, честно говоря, не ожидал, что он схватится за оружие. Недооценил я его. Ну да ладно - они все трое это заслужили. Как по-твоему, капитан?
– Это не нам решать,- отозвался Ищенко, наблюдая в бинокль за тем, как вышедшие из здания люди Неустроева собирают оставленное оружие. Сам капитан появился в окне второго этажа и, жестикулируя, начал давать какие-то указания. Видимо, повинуясь им, один из его подчиненных забрался в кабину автобуса и быстро отогнал его в угол двора, затем спрыгнул на асфальт, пересек бегом двор, вскочил в кабину грузовика и поставил рядом с автобусом сначала один, а затем, повторив операцию, и второй грузовик. При этом ему пришлось осторожно объезжать своих товарищей, волочивших тела убитых к подвальной лестнице. Лестницу, как обычно в московских домах, защищала от непогоды пристроечка с жестяной крышей. Мертвецов даже не стали убирать в подвал, а просто подтащили к двери в эту пристройку и свалили на лестницу. На асфальте остался, говоря языком оперативников, хорошо заметный "след волочения" - влажная от росы пыль, размазанная под тяжестью трупов, цепочки капель крови и широкие кровавые мазки. Снова загремел динамик, обращаясь к пленным:
– Ну вы, уматывайте отсюда, пока не поздно, и больше не попадайтесь!
Пленные фашисты, видимо, не сразу поняли, что для них все уже кончилось, и потому приказ пришлось повторить:
– Мотайте отсюда, говорю, а то как вжарю из пулемета! Через арку на Кольцо, живо пошли!
Цепочка людей в черном потянулась через двор под арку. Динамик напутствовал их громогласным советом:
– Да побыстрей шевелитесь - сейчас тут такая заваруха начнется!..