Кольцо богини

Борисова Виктория Александровна

— Вам бы романы писать, молодой человек!

Однако статью все же напечатали, и несколько дней Саша ходил сияя как именинник. Видеть свое имя, набранное типографским шрифтом, вдыхать волшебный, пьянящий запах свежей краски было совершенно ни на что не похоже, почти волшебно. Даже папенька поздравил его серьезно и торжественно, подарил новый письменный прибор, купленный в писчебумажном магазине у Дациаро на Кузнецком мосту, и прекрасную тетрадь в коричневом кожаном переплете.

И вот, наконец, сбылось! Та самая статья и помогла. Приват-доцент Ященко — веселый, красноносый толстяк, верный друг и наперсник профессора — прочитал ее и уговорил-таки несговорчивого коллегу. «Что вы, что вы, юноша явно не без способностей!»

И Шмелев сдался. К мнению Ященки он прислушивался, недаром их в университете звали Дон Кихотом и Санчо Пансой — они удивительно дополняли друг друга.

Так вожделенное разрешение было получено, и вот теперь Саша ехал в Крым. Постепенно он начал засыпать под мерный стук колес, и заветное кольцо на груди, кажется, пульсировало в такт.

Саша закрыл глаза — и тут же им завладело знакомое чувство полета сквозь бесконечность. Сердце радостно дрогнуло. Увидеть Золотой город сейчас, когда мечта становится явью, обретая постепенно зримые формы, — ну, разве это не прекрасно?

На этот раз взгляду его предстало небольшое помещение, выложенное грубо отесанным камнем. Ни окон, ни двери, потолок нависает низко… Будто замуровано! Посредине помещался богато украшенный алтарь. Саша разглядел затейливую резьбу, напоминающую неизвестные ему письмена. На алтаре горит огонь, освещая внутренность помещения неверным, колеблющимся светом. Он то почти потухает, то вспыхивает ослепительно ярко, будто цветок, вздымающий вверх оранжево-алые лепестки.

У алтаря, опустив голову и сложив руки на груди, стоит крепкий бородатый мужчина в богатом облачении. Высокая остроконечная шапка-башлык сплошь покрыта золотыми бляшками, могучую шею охватывает ожерелье с изображением сражающихся воинов, пальцы унизаны перстнями… Перед ним прямо на полу разложены странные предметы — маленький топорик, чаша и плуг. В свете огня они сверкают, словно отлиты из чистого золота. А может, так и есть?

Ах, как интересно! Саша вспомнил последнюю лекцию Шмелева о знаменитой «скифской триаде». Ну да, конечно же, это фарн — священный символ царской власти, обозначающий все сословия тогдашнего общества! Топорик символизирует воинов, чаша — жрецов, а плуг — тружеников. Принимая власть, царь должен был провести ночь в особом тайном помещении, скрытом от посторонних глаз. Скифы верили, что лишь самый достойный может обладать этим бесценным даром, по преданию некогда упавшим с небес. Любого другого, кто посмеет прикоснуться к огненному, солнечному золоту, оно испепелит на месте.

Вступая в символический брак с богиней Табити (олицетворением священного огня) и в права на престол, царь получал и власть, и супругу. Каким образом это происходило — история умалчивает, сведения слишком темны и противоречивы, но сейчас он может сам лицезреть это таинство!

Саша затаил дыхание. Он ужасно боялся, что видение исчезнет, хотелось удержать его подольше…

Из языков пламени возникает фигура прекрасной женщины. Она становится все отчетливее и отчетливее, вот уже видны очертания лица и тела, чуть прикрытого прозрачной, почти невесомой золотистой тканью… Царь-жрец смотрит на нее с удивлением и немым восторгом. Лицо его светится любовью и восхищением, словно отблеск божественного огня отражается на нем. Вот он тянется, будто пытается схватить, удержать видение, но пламя скрывает ее целиком, и царь отдергивает руки. Лицо его на мгновение искажает гримаса боли. А женщина, как будто дразня, то показывается, то исчезает в языках пламени…

Изображение затуманивается на мгновение, потом появляется снова. Теперь царь-жрец стоит перед алтарем не один — рядом с ним женщина, закутанная с ног до головы в тонкую золотистую ткань. Саша присмотрелся повнимательнее… Как она похожа на ту, огненную деву! Те же глаза, улыбка, лицо и фигура. Мужчина склоняет голову, и губы его шевелятся, словно произнося короткую молитву. Он снимает с пальца кольцо, и округлый синий камень вспыхивает на секунду разноцветными искрами в свете огня, потом надевает его на руку женщины и приникает к ее устам долгим поцелуем…

Огонь вспыхивает особенно ярко, рассыпая искры вокруг, и фигуры мужчины и женщины кажутся окруженными золотым сиянием, словно особой, волшебной аурой, соединяющей их.

— Вставайте! Вставайте! Так что к станции подходим.

Саша открыл глаза — за окнами вагона вовсю сияло солнце, а кондуктор в форменной тужурке и фуражке с околышем тряс его за плечо.

— Насилу добудился вас! На чаек бы с вашей милости.

Саша торопливо достал портмоне, сунул старику полтинник и прильнул к окну. Он уже досадовал на себя, что проспал так долго и многое пропустил.

Мимо мелькали пирамидальные кипарисы, чистенькие, беленые домики, поля, засеянные подсолнечником и кукурузой… Вот и полоска моря показалась вдалеке! Даже воздух здесь был совсем другой — южный, пряный и ароматный.

Наконец, показалось здание вокзала — белое, легкое, будто игрушечное. Поезд остановился, Саша подхватил свой чемодан и портплед и вышел из вагона.

В первый момент, оказавшись на перроне в толпе среди множества женщин, утомленных длинной дорогой, детей с боннами и няньками, отцов семейства, нагруженных чемоданами и свертками, носильщиков и галдящих татар-извозчиков, Саша немного растерялся. Он твердо помнил, что раскопки ведутся близ деревеньки Щедровской, недалеко от города, но как туда добраться? Идти пешком? Далековато будет, наверное, к тому же он не имел ни малейшего понятия, в какую сторону идти. Взять извозчика? Да, наверное, вон их тут сколько!

На плечо легла тяжелая, мягкая рука. Саша обернулся и с радостью в душе узнал добродушную круглую физиономию Ященки. Сейчас, загорелый, одетый в вышитую мало-российскую рубаху, рабочие брюки с большими карманами и тяжелые, запыленные сапоги, с полевой сумкой-планшетом через плечо, он ничуть не напоминал лощеного и даже щеголеватого приват-доцента, быстрым шагом входящего в университетскую аудиторию.

— А вот и вы! — Ященко подал ему руку. — Вот как удачно получилось. Я тут как раз выбрался за почтой и газетами, выпил рюмку-другую в буфете, да и думаю — дайка московский поезд подожду!

Говорил он легко, небрежно, но что-то в голосе позволило Саше понять, что милейший Николай Семеныч лукавит немного. Этот большой, сильный, шумный и добрый человек, иногда похожий на ребенка, не просто так ездил сегодня на станцию за газетами и почтой, и, возможно, уже не первый день так ездит, отрывая драгоценное время от собственных занятий.

— Пойдемте-пойдемте, — торопил его Ященко, — нас тут собственный экипаж дожидается. Эй, Ахметка! Возьми у молодого барина чемодан.

Молодой шустрый татарчонок в вышитой тюбетейке появился перед ним словно из-под земли. Он шустро подхватил Сашин чемодан, несмотря на протесты — сам бы прекрасно справился! — и быстрым шагом направился к привокзальной площади, ловко лавируя между извозчичьими пролетками, крестьянскими телегами и огромными, неуклюжими дилижансами «бебеш», на каких небогатые курортники в Крыму ездят осматривать окрестности, чтобы потом посылать родным и знакомым открытки с видами Симеиза или «Ласточкиного гнезда». Саша с приват-доцентом едва поспевали за ним.

Через несколько минут они уже катили в щегольской коляске с балдахином от солнца, запряженной парой рыжих низкорослых лошадок. Проселочное шоссе шло вдоль гряды желто-пепельных холмов, вдалеке блистали глыбы каменных дач, словно выточенных из белоснежного рафинада, и шелестели пирамидальные тополя… Но даже не красота южной природы, такая непривычная после среднерусских пейзажей, больше всего потрясла Сашино сердце. Главным было другое — чудо узнавания. Хотелось подняться во весь рост и крикнуть во все горло: «Я был здесь! Я это видел!»