Кольцо с тайной надписью
Шрифт:
– Нет. Хотел с Мартыновым посоветоваться, но он еще в отпуске после того ранения.
От меня не укрылось, что мой напарник нахмурился.
– Мартынов – это полковник Омон? Тот самый, которого ранили, когда Герман Востриков принес выкуп за жену?
– Да. Хороший мужик. Он еле выкарабкался, знаешь. Но ему еще повезло.
– Да, – мрачно сказал Ласточкин, – ему еще повезло. – Он немного поколебался. – Все еще ты занимаешься этим делом?
– Формально я, – нехотя признался Зарубин, – но только… Теперь, когда Лариса Вострикова убита, никаких концов
– Что?
– Колечко на ней было, Ласточкин. Обручальное. Красивое такое, с россыпью бриллиантов, а внутри – надпись. И вот оно исчезло.
Я сидела как на иголках. Черт возьми, неужели теперь, когда Зарубин рассказал нам о том, что ему известно о фирме «Ландельм», неужели теперь Ласточкин не скажет ему о нашей находке? Но капитан только опустил глаза.
– Ну а вы чем занимаетесь? – внезапно спросил Зарубин.
– Охотой за попугаем, – не подумав, ляпнула я.
Брови следователя поползли вверх.
– Это еще что такое?
– Да дело наше, – вздохнул Ласточкин. – Представь себе: была дама, приятная во всех отношениях. У дамы был попугай, во всех отношениях необыкновенная птица. Даму убили, попугай исчез. Кандидатур в убийцы наберется с десяток, не меньше, потому что у дамы была очень бурная личная жизнь. Сегодня мы с Синеоковой как раз бросали жребий, кого будем арестовывать.
– Паша!.. – укоризненно сказала я.
– Вот если бы мы нашли попугая, единственного свидетеля убийства, и допросили бы его по всей форме, – продолжал Ласточкин, – мы бы сразу же докопались, кто кого убил и за что именно.
Зарубин пожал плечами и поднялся с места.
– Неглупо, – сказал он. – Знаешь, нам пару лет назад подкинули на расследование одну кражу. Дохлое дело было абсолютно, воры увели драгоценности на полмиллиона долларов. Ясное дело, у них была наводка изнутри и всякое такое, но как ее вычислить? И ты представляешь, попугай, паршивец, запомнил разговор грабителей между собой и все это дело воспроизвел, когда Андрей догадался угостить его семечками. А иначе бы мы никак это дело не раскрыли. – Он шагнул к двери.
– Постой-постой, – поспешно сказал Ласточкин, – а автомат?
Зарубин махнул рукой.
– Оставь его себе, – сказал он. – Сувенир на память. А что?
– Ладно, – сказал Ласточкин, – я тогда его в сейф спрячу. Эй! А как насчет результатов баллистической?
– Еще не готовы. А что, ты думаешь, Кликушина и компанию убили из одного ствола? Это же глупо!
– Нет, я просто хотел точно знать калибр, оружие и прочее.
– Хорошо. Как только узнаю результаты, звякну. Пока!
Они обменялись крепким рукопожатием, и Зарубин ушел. Ласточкин открыл допотопный сейф, в котором обычно пылилась стопка старых дел и лежало наше оружие. Капитан аккуратно спрятал за стопку автомат и захлопнул дверцу.
– Лиза, – произнес он внезапно, – скажи честно, ты случайно не сговорилась со Стасом, а?
– Ты это о чем? – удивилась я.
– Я имею в виду все эти разговоры о том, что попугаи-де обладают необычайной памятью, – проворчал Ласточкин. –
– Да нет, – сказала я, – а что?
– Ничего, – вздохнул Ласточкин. – Только, прошу тебя, не забывай о нашем главном деле.
– Которое вовсе не наше, – напомнила я.
– Ошибаешься, – мягко возразил капитан. – Все, что происходит в этом мире, касается нас. А теперь мне нужно сделать пару звонков.
Больше в этот день не случилось ничего особенного, если не считать того, что ближе к вечеру в отделение заявилась мать Насти Караваевой, прилетевшая из Штатов. На ней был зачем непонятно жакет, отороченный пышным мехом. С ходу она дала нам понять, что Москва – грязная, русские стражи порядка и в подметки не годятся американским, и вообще в стране все так плохо – дальше некуда. Что бы ей ни говорил Ласточкин, она перебивала его словами: «А в Сан-Диего…», и дальше следовало сравнение с американцами, причем, как и следовало ожидать, отнюдь не в нашу пользу. Между прочим, в Сан-Диего ее единственную (намек на слезу в уголке глаза) дочь не убили бы, а если бы и убили, тамошняя полиция отыскала бы убийцу прежде, чем он успел бы добраться до ближайшего адвоката.
Когда Ласточкин спросил гостью, какие у нее были отношения с дочерью, то получил в ответ, что дороже Насти у нее никого на свете не было, а стоило ему указать на разночтения в ее показаниях и утверждениях свидетелей, которые уверяли, что мать не разговаривала с дочерью два года, как он был тут же объявлен душевнобольным. Однако это были сущие пустяки по сравнению с тем, что началось, когда мадам узнала, что по завещанию дочери она не имеет права даже на перо из хвоста попугая. «Убитая горем» мать вылила на покойную ушат грязи, заявила, что так этого не оставит, и потребовала от нас немедленно арестовать поэта.
– Конечно, это он зарезал бедную Настеньку… Она никогда не умела разбираться в мужчинах! Влез к ней в душу, заставил оформить все на себя, а потом убил…
Тут неожиданно для самой себя я брякнула:
– Мы не можем его арестовать. У него алиби, и оно совершенно неопровержимое.
Ласточкин покосился на меня, но даже не вздумал опровергать мои слова.
– Значит, он нанял киллера! – вскричала мать Насти. – Вот в Сан-Диего…
– Самые лучшие в мире киллеры? – подсказал капитан с лучезарной улыбкой.
Наша собеседница распрямилась на стуле, как струна, и с неприязнью поглядела на капитана.
– Я знаю, уважаемый, отчего вы себя так ведете… Вы просто завидуете людям, которые нашли свое место в жизни… которые живут в более достойной стране, где права граждан защищены законом…
– И какое же именно место вы нашли? – не удержалась я. – Голливудской звезды? Чего вы добились, объясните нам наконец? Потому что вы, по-видимому, считаете, что мы обязаны вам завидовать, а я, например, не вижу, чему я должна завидовать…