Кольцо странника
Шрифт:
Но не показал виду, состроил каменную морду. Но трудно было укрыться от проницательного взгляда хана.
– Как по-твоему, это хороший раб? – обратился он к своему гостю с вопросом.
– Да... – промямлил купец. – Он, конечно, молод и, по-видимому, силен. Но посмотри, великий хан, как злобно сверкают его глаза, как он стискивает зубы! Такие не живут долго в неволе – они либо убегают, либо умирают от тоски...
Хан покосился на Феофана с удивлением. Он не ожидал от хитрого купца такой мудрости, хотя и понимал – купец просто сбивает цену. Какое ему дело, сбежит раб или умрет, и как скоро это случится? Все равно ведь берет не себе, а на продажу. Покупатель же может оказаться не столь проницательным.
– Столкуемся... – лениво сказал хан и махнул рукой. – Отведите пленника. Накормить его и стеречь бережно. Убежит – голову сниму!
Всеслава увели, поместили в небольшом шатре. Руки, правда, развязали, но стерегли пуще глаза – день и ночь возле шатра стояла охрана. То ли дело было, когда коротали с князем деньки в становище Кончака! Но странно – теперь Всеслав ощущал в душе странный покой, точно свершилось что-то предрешенное, верное, могущее направить его жизнь по иному, правильному пути.
Пятнадцать раз всходило и закатывалось солнце, и на заре шестнадцатого дня Всеслава вывели из шатра. Он сразу понял – половцы решили нажиться на продаже пленника. К нему подошел невысокий, толстый человечек в расшитом одеянии. Подскочил, залопотал что-то на непонятном языке. Щупал руки, спину, заставил знаками открыть рот и заглянул туда. «Как коня покупает», – подумалось Всеславу, и кулаки его сжались. Так хотелось отвесить этому толстобрюху добрую затрещину, аж руки зачесались! Но переборол себя – вокруг стояли вооруженные половецкие воины. Богато одетый половец («Хан» – сообразил Всеслав) стоял поодаль, смотрел искоса, с ленцой, с презрением. Купец-иноземец отошел к нему, они заговорили, но Всеслав не слышал, о чем. Ударили по рукам.
В тот же день Всеслава, стреноженного, со спутанными руками, увез караван византийских купцов.
«Вот и посмотрю чужие земли», – думал про себя Всеслав, лежа на дне легкой лодии. Смешно выходит, что и говорить. Думал ли Порфирий, да и отец Илларион, что воспитаннику их придется вот так отправиться в неведомые страны – не по своей воле, пленником, рабом? Не думали, и думать не могли. Эх, лучше б ехал тогда своей волюшкой!
Но как только вышли в море, у Всеслава не осталось ни сил, ни времени на раздумья и сокрушение душевное. О морских просторах он слышал, слышал и о болезни, что настигает смельчаков, отважившихся бороздить их. Но никак не думал, что это может оказаться так страшно! Хлипкая ладья ныряла с волны на волну и от каждого прыжка душу наизнанку выворачивало! Зеленая яркая вода слепила глаза, и все время мучила невыносимая, непонятная жажда. Всеслав забывался, снова приходил в себя, тихо стонал. Собратья-пленники поглядывали на него жалостно, но заговорить не осмеливались – здоровенный воин в сверкающих латах, с плетью в руке и мечом у пояса разговоров, видимо, не любил и лупил нещадно, по чему ни попадя. Впрочем, он же приметил, что Всеслав совсем плох, и позвал лекаря.
Лекарь, сухонький и легонький человечек, долго заглядывал Всеславу в глаза, вывернув веко, цокал языком, разводил руками. Потом приволок настойку из трав, да такую горькую – скулы сводило. Но от нее Всеславу и правда стало легче. Не так часто стало наваливаться забытье, рассеялась серая муторная дымка перед глазами. На беду только остальные пленники стали поглядывать на Всеслава недобро, с завистью – ни к одному из них лекаря не звали, хоть ты околевай!
Через несколько дней Всеслав попривык немного к тяготам морского пути, но тут новая напасть: хворая, он почти и не ел ничего, а тут понял, какой дрянью кормят пленников. Соленое мясо, сухари, протухшая, отвратительно пахнущая вода... Возможно, купцы питались не лучше – путь подходил к концу, припасы кончались. Но Всеславу не было до этого дела. Приходилось в жизни, конечно, круто, и горя много было, но чтоб мучаться пустым брюхом! Даже половцы кормили от пуза, не жалели ни хмельного кумыса, ни жирного мяса с рисом. А эти, изверги!..
Так досадовал Всеслав, пока ему не пришло в голову: участь его теперь рабья, на лучшее надеяться не след. Хуже бы не было! И в душе своей положил: попав на землю твердую, как можно скорей добыть себе волюшку – любой ценой!
Твердой земли пришлось ждать недолго. Через несколько дней лодии пристали к берегу, но тут Всеславу возможности бежать не выпало.
ГЛАВА 12
Шумит, как морской прибой, константинопольский рынок, и чего на нем только нет! Оружие и украшения, ткани и доспехи, изысканные сладости, драгоценные благовония. Покупай, что душе угодно, были бы денежки!
А немного поодаль – другой рынок. Там не встретишь босоногих мальчишек, которые шумной стайкой носятся от прилавка к прилавку – тут им поживиться нечем. Здесь все люди солидные, зажиточные, в дорогих одеяниях. Здесь оборванцам делать нечего, оборванцы – вот они, на дощатом, наскоро сколоченном помосте. Это рынок рабов. По очереди выводят на помост усталых, измученных людей. Перед продажей их, конечно, и помыли, и накормили – чтоб не шатались от голода. Иначе кто ж на них польстится?
Всеслав стоял поодаль, в толпе таких же пленников. Руки и ноги уже не веревками спутаны – окованы тяжкими цепями. Сразу, как только ступили на берег, и одарили купцы такими-то украшениями, потому и с побегом ничего не вышло. Теперь стой, жди своей участи, стони сквозь зубы от тоски – деваться некуда. Хуже всего было, когда продавали женщин. Всеслав, хоть и неопытен был в мирских-то делах, но понимал – не для труда продают молодиц-красавиц, а для стыдной забавы. Их и приодели поприглядистей, и лица густо намазали белым, нарумянили щеки, веки намазали черным и синим. А из-под слоя краски все равно светится боль и страдание. Купцы шепчут что-то, толкая невольниц под ребра – верно, велят веселей глядеть. Дурнушек и старух продали последними, задешево – для черной работы, и пришла очередь мужчин.
Выводили по одному. Всеслава купец, видать, решил приберечь напоследок, чтоб после него остальной товар негодным не показался. А когда вывел на помост – гул прокатился по толпе. Купец вертел пленника в разные стороны, толковал что-то по-своему – расхваливал. Всеслав начал уже кое-как язык понимать, прислушивался. Противная речь, вязкая, как тесто.
Вот из толпы один, толстопузый, с блестящим от пота лицом, выкрикнул что-то, его перебил другой. «Торгуются», – решил Всеслав, и даже усмехнулся – видно, приглянулся он византийским богачам, если так друг у друга рвут. Оглянуться не успел – купец, хитро улыбаясь, стащил его с помоста вниз, а там уже ждал новый хозяин. Похлопал по плечу, тоже в рот заглянул, аж тошно стало. Из бархатного кошеля, привешенного к поясу, стал отсчитывать монеты, да не серебро – золото! Всеслав снова усмехнулся, и хозяин приметил это – залопотал одобрительно, снова по плечу похлопал, заулыбался.
Покупка совершилась. Человек, которого Всеслав отныне должен был считать своим хозяином, поманил его рукой. У края площади остановились и тут же подскочили слуги. Волокли они с собой что-то странное – плоское ложе с шестью ручками слоновой кости по бокам, сверху навалены подушки. Всеслав и сообразить не мог, что это такое, пока хозяин не взгромоздился на эти подушки, а рабы не ухватились с боков за ручки. Подняли, понесли. Всеслав, которого хозяин продолжал держать за конец цепи, двинулся следом. Смотрел на рабов, размышлял: ведь не в оковах они! Бросили бы эту толстую скотину, и давай Бог ноги! Так ведь нет – стараются, пыхтят, тащат... Только потом сообразил, что бежать в городе некуда – везде люди, тут же отыщут, поймают, приведут обратно и тогда держись, голубчик!
Украдкой поглядывал и на хозяина. Что за диво – не поймешь, мужик ли, баба ли! С помоста-то не много разглядел, да и потом ярость застилала взор, а теперь видно – щеки у него нарумянены, как у тех девок-невольниц. Одна рука лежит на краю ложа, и видно, какая она белая, пухлая, унизана перстнями дорогими. И разит от него чем-то – приятно, сладко, да только к чему это? Ну да видно, тут так положено.
Тащиться пришлось недолго – вскоре остановились у ворот белокаменного дома. Всеслав, размышлявший доселе о своей горькой судьбинушке, отвлекся от тяжких мыслей и аж рот разинул. «Мать честная, вот богато живет!» – подумалось только. В таких палатах жить только князю впору, да и то не всякому. Хозяина утащили в дом, а к Всеславу подбежали слуги, повели в небольшое строение – вроде изба, только каменная.