Кольцо странника
Шрифт:
Всеслав бродил долго, пока не стало клонить в сон, ноги не начали заплетаться одна за другую. Тогда свернул к постоялому двору. Не видя его, даже из-за домов почуял недоброе – услышал горестные вопли и плач, почуял запах гари, который не спутаешь ни с чем. Кинулся бежать, и на повороте остановился, словно запнулся.
За малое время постоялый двор выгорел почитай что дотла. Но чудо – все, находящиеся в нем, остались живы и невредимы, кроме русского купца, по вине которого и вспыхнул пожар. Он, страшно обгоревший, лежал на земле, на милосердно постеленной кем-то рогожке, дышал часто, мелко. Толпа расступилась перед Всеславом.
– Братка! – вскрикнул он, и сам не узнал своего голоса. – Да что ж это такое!
Рыдания подступали к горлу, тоска ледяной лапой сжала сердце. И тут Михайла открыл глаза. Странно выглядели эти водянисто-голубые глаза на багровом лице, которое уж и лицом-то назвать нельзя было.
– Вернулся... – сказал Михайла с видимым усилием. – А я, видишь... И покаяния принять не успел. Черти меня взяли.
Михайла застонал.
– Да что ж ты говоришь! – затормошил его Всеслав. – Лекаря теперь тебе сыщем, залечит он тебя!
– Меня теперь нечистый залечит, – упрямо сказал Михайла.
– Ты думаешь, я не знаю, кто огонь-то разжег? Воздалось мне по грехам моим, сам он за мной явился...
Всеслав хотел еще говорить что-то, умолять брата, чтоб не говорил страшных слов, чтоб дождался лекаря... Но из толпы выбрался земляк, купец, живший в том же дворе, и потрогал его за плечо.
– За попом посылать надо, – шепнул участливо. – Вишь ты, отходит он. Не тревожь ты его, не тормоши больше...
Всеслав закрыл лицо руками, и богатырские его плечи затряслись мелко-мелко...
Михайла больше не открыл глаз и не сказал ни слова, не дождался ни лекаря, ни священника. Всеслава, потрясенного внезапной гибелью брата, увел к себе тот самый купец-земляк, Степан. Он же и занялся похоронами Михайлы, он же и разыскал, и помог сбыть оплавленный ком золота – все, что осталось от большого барыша. И Степан же принес Всеславу после похорон обережный перстень – снял с руки Михайлы. Всеслав принял кольцо молча, взглянул странно, дико...
– Не убивайся ты так, молодец, – увещевал его Степан. – Все под Богом ходим, так не роптать же! Возьми вот колечко на память, и золота я выменял, тоже небось не лишнее у тебя... Какой товар оставался в лавке – сбыл, конечно.
– Спасибо тебе, – шепнул Всеслав. – Спасибо за хлопоты.
– Не за что, милок, не за что. Человек человеку завсегда помогать должен, иначе нельзя. Ты, главное, не горюй, держись. Домой-то поедем?
– Домой? – Всеслав точно пробудился от этого слова. – Нет, домой я не хочу пока. Что мне там? Да и как я его батюшке, моему дядьке скажу, что с его сыном приключилось?
– А как же не сказать-то? Ты ему теперь одно утешение будешь. Других-то детей у него нету?
– Нету. Да и от меня теперь утешение худое. Я и сам-то себя утешить не могу, не только кого другого.
– Ну, как хошь...
Через несколько дней Степан отбыл морским путем на Русь. Всеслав остался один в чужом городе Константинополе.
ГЛАВА 14
Никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким и таким свободным. Всегда был кто-то, кому нужно было повиноваться, к кому нужно было прислушиваться и с кем считаться. А теперь – никого рядом, ни одного знакомого во всем огромном городе, делай что хочешь, иди, куда хочешь.
Единственное, что не давало ему покоя, – мысли о горькой участи брата Михайлы. В самом деле, много непонятного было в его смерти. Люди говорили, что, мол, по пьяному делу не доглядел за огнем, а одного не смыслили – не допивался Михайла никогда до того, чтоб заснуть мертвецки! Всеслав-то хорошо его знал, и помнил – всегда брат в полном разумении во хмелю находился, на ногах держался твердо. Может, конечно, быть такое, что от расстройства душевного да от усталости заснул он крепко, но ведь свечка-то стояла не на сеновале, где только искру оброни, и все полыхнет, а на столе, где и гореть-то было нечему!
Размышлял Всеслав и над теми слухами, что ходили после пожара среди русских купцов, – мол, без нечистого тут не обошлось. Многие видели или говорили, что видели, как в огне метались в дикой радостной пляске черные, рогатые тени, многие слышали утробный хохот, когда провалилась крыша. Было ли то правдой – неведомо, и над этим Всеслав размышлял днем и ночью.
Малеванье свое Всеслав забросил. Не до того было, пока томился в плену у половцев, и у византийского вельможи, а сейчас и подавно. Только теперь стал он задумываться о хитросплетеньях судьбы. Взять хотя бы брата Михайлу покойного – бегал он по двору у дядьки Тихона толстощеким, шаловливым отроком, и кто мог бы тогда подумать, что именитым, богатым купцом кончит он так страшно свою жизнь? А он сам, Всеслав? Куда только ни бросала его жизнь, и всякий раз казалось – вот об этом можно вспоминать всю жизнь, но сразу же случалось что-то еще более странное и диковинное.
«Все в руках Господа» – так привык думать Всеслав, так его учила матушка, дядька, а потом – в монастырской школе. Нет, не все, не совсем все – говорил ему тяжкими испытаниями добытый опыт. Было еще что-то, что некоторые люди называют судьбой, а многие и вовсе не знают, как называть, и ледяную руку этого «что-то» порой чувствовал Всеслав на своем плече. Но откуда оно взялось? Что ему нужно? Про то Всеслав не знал, и знать не мог.
«Это демон меня одолевает», – сообразил Всеслав. Привыкнув к мысли, что рано или поздно удастся ему все же удалиться от беспокойной мирской жизни в монастырь, он начал усиленно готовить себя к духовной жизни: читал Святое Писание по-гречески, усердно посещал храм Божий. Но и это не давало покоя, напротив, Всеслав начал задумываться о таких вещах, которые ему раньше и в голову не приходили.
Глубоко запали в его сердце слова из Евангелия от Марка: «Пойди, все, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи, последуй за Мною, взяв крест!»
Мало когда Всеслав задумывался о бедных и богатых. Сам никогда нужды не испытывал, но и в роскоши не пребывал – отец и дядя, оба старые воины, приучили его к умеренности во всем. Простая пища, простая одежда – вот что к лицу воину. Так учили его в детстве и юности, и только теперь, оказавшись среди кричащей роскоши и не менее кричащей нищеты великого города, поневоле задумался он о богатых и бедных.
На Руси все было иначе – там монахи и священники – истинные постники, молитвенники, и по ним это видно. Припомнить только отца Иллариона, наставника Порфирия... Лики у них строгие, худые, глаза горят рвением и заботой. Отец Илларион, сколько помнил его Всеслав, носил одну и ту же рясу – позеленевшую, во многих местах заштопанную. А здешние священники телом весьма обильны, носят такие одеяния, какие себе на Руси никто и в праздник не позволит одеть. И не от нищеты ведь там так ходят – от скромности!