Кольцо странника
Шрифт:
– Так и надо им, поганым! – восклицала горячо.
Поделился с ней Всеслав и своей мечтой давней, несбыточной – уйти в монастырь. Но и тут не встретил он сочувствия. Поначалу Лада вообще не поняла – о чем речь идет?
– Это вроде жрецом быть у вашего бога? – спрашивала, морща лобик.
А когда Всеслав объяснил ей, даже руками замахала.
– Да это как же? Молодой парень, красивый, видный – и на всю-то жизнь себя заточить в четырех стенах, мира не видеть, жизни не радоваться, а только и делать, что молиться да поклоны бить?
Всеслав даже обиделся на нее на такие речи.
– Много ты-то мира повидала! Точно так и сидела, как сама говоришь, в четырех стенах. А монахи – святые люди, знающие. У них и науки в руках, и могут они ходить везде, все видеть.
– Говоришь, священники ваши семью могут иметь? – выспрашивала Лада. – А монахи как же, не могут?
– У них невеста – святая церковь, – серьезно пояснил Всеслав, а Лада засмеялась.
– Ох, насмешил! Да как же церковь-то невестой может быть? Девка она, что ли?
Всеслав только рукой на нее махнул.
– Глупая ты какая-то, прости Господи. Это ведь только говорится так.
– Ну, пускай я глупая, – отвечала Лада, отсмеявшись. – Да только у нас все равно лучше. Дед Костяш сказывает, что у вас девки замуж сами не ходят, любушку по сердцу не выбирают, а сидят в теремах. Кого мать с отцом укажут, того и любят, а иначе и не моги. А у нас? Кого любишь, того и имеешь в мужьях, – и вдруг осеклась, пораженная какой-то тайной мыслью.
– Что ж ты замолчала, язычница? – шутя, спросил ее Всеслав.
– Так... – нехотя ответила Лада, и, видать, решила другой разговор завести. – А у тебя есть любушка там, на большой земле?
– Нет, – отвечал Всеслав, пристально глядя на девушку.
– Вот тебе на! У такого видного витязя, да не завелось?
– Так уж вышло, – ответил Всеслав, а сам подумал – не рассказать ли ей про Анну-Олуэн? Да решил, что девка не поймет, и вздохнул тяжко. Лада, однако, этот вздох приметила и решила, что была-таки у Всеслава красная девица, да что-то не сложилось у них. Оттого и вздыхает витязь так тяжко.
Но не до этого ей теперь было. Пока защищала перед Всеславом свою веру, задумалась и сама – отчего дед Костяш так на нее взъярился, отчего из дому ушел, не захотел с православным жить? Сам же не раз говорил, что языческая вера иных не запрещает, всех привечает. И не могла уже отвязаться от мысли этой, попала к ней в плен.
Под вечер засобиралась она к деду, в жреческое капище. Всеслав в то время чинил крышу на хлеву.
– Ты куда? – крикнул он ей сверху.
– Деда проведать хочу, – и скоро пошла в сторону леса.
– Не проводить ли тебя? – спросил Всеслав, но Лада только головой покачала.
Всеслав долго смотрел ей вслед. Сам того не ведая, он успел привязаться душой к этой доброй девушке. Как с милой сестрой говорил он с ней непогожими вечерами, рассказывая про свою жизнь. Смущало только язычество ее, но со временем Всеслав притерпелся как-то, притерся. Каждый верит, как может, правда? К тому ж мучило его воспоминание о Варфоломее, погибшем на костре за свою веру. Кому это мешало тогда? Человек он был хороший...
Так размышлял Всеслав, пока Лада шагала по лесу. К слову молвить, и ее донимали те же мысли. Придумывала она, что сказать деду, и сомнение терзало – стоит ли ему это говорить? Ведь ничем не показал ее милый сердечной приятности, ни разу не взглянул на нее так, как бывало, смотрели влюбленные парни, ни разу не попытался обнять, поцеловать в уста. Неужели не видит он красоты ее, не слышит, как бьется девичье сердце?
Дед Костяш словно знал, зачем пришла внучка. Посмотрел лукаво, усмехнулся в седую бороду и проводил в землянку.
– С чем на сей раз пожаловала? – спросил весело, и Лада поняла – дедушка сегодня в благостном расположении духа, говорить с ним можно без страха.
– Я вот о чем думаю, – начала она, словно продолжая какой-то давнишний разговор. – Вспомни-ка, дедушка, говорил ведь ты мне, что нашей веры люди прочих вер не отвергают, всех людей принимают, как родных?
– Говорил, – ответил старик, хитро взглянув из-под нависших бровей. – И от слов своих не откажусь. Да только нам особо солоно пришлось от православных-то. Мы к ним, как к родным, это ты правильно сказала. А вот они нас травили, как зверей диких, и за людей даже не почитали. Хоть их бог и учит, что все люди – братья, а все равно... Как же нам было на такое отвечать?
– Не знаю я, – устало сказала Лада и ссутулилась, поникла вся, как древняя старушонка.
– Чего это ты? Никак опять глаза на мокром месте? Ну нет, в лесу и без тебя сыро. О чем беда-то твоя, чем мучишься? Зазнобило сердечко-то?
– Зазнобило... – с тоской ответила Лада.
– Это я и в прошлый раз понял. О том, поправился ли твой сокол, я и не спрашиваю – от травки той заветной мертвый встанет да плясать пойдет. Значит, другая беда прилучилась? Али не мила ты ему?
– Не знаю.
– Как так не знаешь? Не было еще словечка-то того? А ты сумей его на разговор выманить, на то ты и девка. С нашими-то парнями ух как востра была на язык, а тут гляди, заробела!
– Боюсь я, дедушка, – с тоской сказала Лада. – Ежели и выманю, то что с того будет? Он сокол залетный. Того гляди, весна придет, пойдут лодии – и уплывет он, поминай, как звали. А я-то как же?
– Ну, и ты бы с ним.
– Так еще неизвестно... – начала Лада и осеклась. Таких слов дед Костяш никому еще не сказывал. Все жители деревни, от мала до велика, знали – нет им пути на большую землю. Там язычники не нужны, там их обижать будут. Рождались и умирали тут, и любились, и замуж выходили...