Колдовское кружево

Чайковская Диана

– Кто ж с подола–то начинает, – сокрушалась Калина. – Совсем девка ума лишилась, хоть и молодая ещё.

Купчиха много раз угрожала ей чёрной сбой и обещала, что однажды утром приедут за Василикой служители богов и утащат её силком, если сама не согласится уйти.

– А что, разве под венец силком идти лучше? – отвечала она. – В чёрной избе хоть мужика обхаживать не надо.

Калина покраснела и с трудом сдержалась, чтобы не свернуть глупой девке голову. Ещё бы – кто же сравнивает замужество с прислуживанием богам?! Только страшные дурры, которым не повезло родиться бедными, бледными худощавыми, с редкими волосами и впалыми щёками.

Василика, тяжело вздыхая, сплетала

багровые нитки и втайне надеялась, что однажды отправится в лес и исчезнет, не услышит больше упрёков мачехи и насмешек сестёр, не будет наряжаться на смотрины и поражаться жутким сальным молодцам, которые выглядели не красивее лохматых лешачат. Она мечтала о невозможном – славной воле, когда не надо колоть руки иголкой и мучиться над вышиванием целыми вечерами. Но девкам нельзя было даже допускать подобных мыслей. Все знали, что главное в жизни – тёплая изба и храпящий мужик под боком. Какой – не важно.

Василика смотрела, как ладно выходили у сестёр зелёные листочки, и неохотно завидовала. Наверняка мачеха похвалит их за хороший труд, а её снова начнёт бранить и повторять одни и те же слова.

Поначалу, когда отец только женился, Калина была доброй и относилась к падчерице с теплотой, стараясь не обделять её лаской. И леденцы дарила, и ткани хорошие выбирала, и следила, чтобы все девки сытно ели и оставались румяными – словом, заботилась. Когда у Василики пряжа вываливалась с рук вместе с шитьём, а на смотрины она приходила в жутких одеяниях, Калина заподозрила неладное и забила тревогу. Конечно, мачеха пыталась мягко говорить с Василикой, намекая, что девке стоило бы выйти замуж, но та слушала, а сама бежала в лес и бродила среди узких троп и кустарников. Оттого мачеха злилась на неё, надеясь, что чем сильнее наругает, тем лучше постарается безрукая падчерица в следующий раз.

Василика возилась с нитками, а сама думала, как там её верный конь Яшень, достаточно ли овса ему давали, ласково ли гладили рыжую гриву. Когда отец привёз дочерям подарки, в доме все пировали. Красавице Марве достался смарагдовый кокошник, пышнотелой Любаве – жемчужные бусы, а младшей Василике купец подарил славного жеребца, как та и просила. Помнится, Калину чуть не хватил удар. Купчиха кричала на мужа, напоминая, что потакать прихотям глупой девки не следовало и что Василика до сих пор отказывается ходить на смотрины.

– Глаза б мои не видели, как она по лесам скачет! – причитала Калина.

– Так ведь и так не видят, матушка, – отвечала падчерица. – Или вы следом за мной скачете?

– Ах ты ж бесстыдница! – пуще прежнего завопила мачеха. – А ну бегом в свою комнату, и чтобы не выходила до вечера!

Василика правда не понимала, почему Калина не выдаст замуж двух старших, тем более, что им давно пора было. Отчего–то мачеха прицепилась к ней, как репей – к подолу, и не отставала.

Она тяжело вздыхала, перебирая воспоминания и стараясь хоть как–то отвлечься от опостылевшего шитья. Чёрная изба уже не казалась такой пугающей. Почему бы Василике и впрямь не податься в божьи служки? Поддерживала бы святое пламя, ворожила на птичьих костях, предсказывая судьбу князьям, их жёнам и детям – и никто не посмел бы сказать ей слова поперёк. Дев из чёрных изб уважали, иной раз приглашали на пиры, хоть и болтали за спиной дурное, поговаривая, будто у них под подолом вместо белых ног – копыта, а снизу торчат хвосты. Интересно – правда или пустые слухи?

Василика взглянула на догоравший огарок и усмехнулась от шальной мысли. Не сбежать ли ей вместе с Яшенем на вечерок? Мачеха подумает, что она вышивает или спит, а в конюшню не сразу заглянет. Если её и хватятся,

то очень не скоро.

Спутавшиеся в очередной раз нити вылетели из рук вместе с тканью. Василика быстро переоделась, потушила огарок и тихонько, как мышь, пробралась во внутренний двор. Измотанные слуги смотрели третий сон, петухи молчали, дожидаясь рассвета – только Трёхликая Богиня–Мать со своими многочисленными детьми глядела на Василику и словно улыбалась.

Огненный Яшень радостно заржал, увидев хозяйку. Пришлось нехотя шикнуть на коня – иначе всех перебудит, и тогда Калина начнёт кричать и хвататься за сердце. Василика взяла Яшеня под уздцы и вывела из конюшни, ступая тихо–тихо, без лишних шорохов. Когда ворота остались позади, она облегчённо выдохнула, вскочила в мягкое седло и натянула поводья. Конь громко заржал и понёс её далеко–далеко. Не успела она мигнуть, как батюшкин терем вместе с рядом других купеческих домиков скрылся в ночной мгле.

Калина давно собиралась перебраться в город вместе с дочерьми, чтобы быть поближе к людям и подальше – от жути и навей, но всё время находились другие дела. Чутьё подсказывало Василике, что недолго ей осталось – однажды мачеха вспыхнет и прикажет собрать всё добро в сундуки, приготовить несколько саней, схватит падчерицу за косу, посадит рядом с собой, чтобы наверняка не сбежала, – и поедут они в новый дом.

Яшень пересёк перелесок и побежал по знакомым тропкам. Любопытные лешачата тут же запрыгали вокруг. Поначалу они пытались пугать Василику, но вскоре подружились с ней. Она приносила детям Лешего пироги, мёд, варенье – всё, что можно было легко утащить из купеческой кухни. За это лешачата полюбили её и пускали в самую глубь чащи, где не ездили одинокие всадники. Все знали, что лесной царь обожал путать маленькие тропки и переплетать их так, чтобы добрый человек не выбрался из его владений живым.

Но Василику то не пугало – напротив: что–то скреблось в её сердце и взывало к смарагдовым духам, как будто вся её душа хотела вечность блуждать между широких деревьев и заклинать их: весной – зеленить, летом наполнять теплом, осенью – собирать хрустящие листья, а зимой – морозить и укрывать мягким снегом. Калина от такого наверняка затряслась и упала бы, потому Василика не могла сказать мачехе правду.

Ни один из молодцев не приглядывался ей, ведь сердце её уже давно было отдано змеиным тропкам, шелестящим кронам, толстым древесным жилам и пляшущим лешачатам. Иногда она даже завидовала Костяной Ягине. Её изба стояла среди необъятных дубов и статных клёнов. Если не всмотреться в кустарники, можно и не заметить ворот, старых, почти заросших и наверняка скрипевших, хотя Василика ни разу не видела, чтобы они открывались или закрывались, как будто и не жил никто в том доме.

Яшень навострил уши. Ведьмина изба тоже внушала ему неподдельный ужас. Лешачата затихли и поползли в разные стороны. Боялись. Василика тоже инстинктивно задрожала и повернула коня. Страшно. Перед глазами замелькали кошмарные видения, как будто за воротами валялись груды человеческих костей, а когтистая Ягиня сидела на стуле и доедала чужую ногу, сверкая нелюдскими глазами. Недаром говорили, что ей минул четвёртый век. Князья менялись, умирая, простые люди – так же, а костяная ведьма жила и подпитывалась горячей кровью. В самый голод она съедала животных, но чаще всего хватала любопытных людей, которые забрались в глубокий лес. Интересно, почему ведьма пускала её, Василику? Могла ведь выскочить из–за ворот и схватить, но нет, видимо, не приходилась ей по вкусу молодая девка. Может, она предпочитала охотиться и любила, когда добрый человек кричал и вырывался, а не сам шёл в морщинистые руки?