Колдунья

Грегори Филиппа

Аббатиса покачала головой.

— Анна, десять месяцев я скрывалась, с того самого дня, как сожгли и разграбили аббатство. Мне прекрасно известно, что со мной сделают. Сначала учинят допрос по поводу моей веры, потом прикажут отречься от нее. Потом продемонстрируют орудия пыток. У вас в замке есть пыточная?

— Не знаю, — неохотно отозвалась Элис. — Думаю, есть… не знаю.

— И это меня называют слепой, — с улыбкой заметила матушка. — Тогда я сама скажу тебе. У лорда Хью в каслтонском замке есть пыточная, и еще какая! С рыночной площади в Каслтоне видно крышу тюремной башни; она находится в восточном углу внутреннего двора напротив круглой башни,

где покои лорда Хью. Так вот, в тюремной башне есть пыточная. И если тебе об этом неизвестно, значит, ты и в самом деле слепа. Говорят, это помещение расположено в подвале, туда ведет узенькая лестница, на которую можно попасть через охраняемый люк в караульной. У них там много полезных инструментов: специальные клещи для отрывания ногтей, особые гвозди, отдельно для рук и для ног, есть еще огромные ножницы для стрижки ушей и языков. Небольшой кузнечный горн, чтобы нагревать железо и прижигать плоть, и дыба, на которой растягивают тело, пока кости не выскочат из суставов, и человек остается калекой на всю жизнь, если, конечно, выживает.

— Перестаньте! — крикнула Элис, заткнув уши. — Прекратите немедленно!

— Есть еще пресс из резного дерева, он выдавливает из тела дух и крушит ребра. Есть кляп, с помощью которого раскрывают рот острыми железными пластинами. Воротник, изнутри усеянный шипами, которым можно сжимать шею, пока шипы не проткнут горло.

— Я не могу это слышать! Я не стану слушать! — голосила Элис.

Матушка Хильдебранда замолчала и подождала, пока девушка не отнимет от ушей ладони.

— Мне прекрасно известно, что меня ждет, — заключила аббатиса. — Но какое это испытание веры, когда оно происходит случайно? Я представляю, что со мной могут сделать, если схватят. Мне дано знать мои муки, и это хорошо. Наш Господь с самого начала знал, что с Ним будет. А эти страдания не страшней, чем Его распятие. Не страшней мук, которые Господь добровольно принял ради нас всех. И если Он призовет меня страдать ради Него, разве я могу отказаться?

Элис молча помотала головой.

— Ты боишься, сестра Анна? Ты слишком напугана для такого пути? — жалостливо произнесла матушка Хильдебранда. — Если это так, мы подыщем тебе другой путь, более безопасный.

Минуту Элис размышляла о безопасных путях, которые уже выбрала. О побеге из горящего аббатства, например, об ужасной смерти Моры. Она крепко зажмурилась, словно защищаясь от картин своего предательства.

— Страх — это еще не грех, — продолжала аббатиса. — Все мы боимся, Анна, только страх толкает нас на падения и грехи. Ты грешила когда-нибудь от страха?

— Нет, — отозвалась Элис.

Ей не хотелось сообщать матушке Хильдебранде, насколько силен ее страх, насколько глубок грех, как она перед ней виновата и насколько изолгалась. О, как велик этот ужас перед необходимостью открыться своей матушке! Она бы не перенесла, если б аббатиса со стыдом и неприязнью отвернулась от нее.

— Нет, — повторила Элис. — Я не боюсь. Я стала вашей дочерью сразу, как только увидела вас. Я обещала вам следовать за вами, куда бы вы ни повели меня. И если на то Божья воля и вы считаете, что мы должны пойти навстречу опасности, я не могу отказаться.

Аббатиса нежно положила руку на голову Элис и благословила ее.

— Но тогда почему мне кажется, что ты колеблешься? — тихо спросила она. — Это из-за молодого лорда, да, сестра Анна? Ты полюбила его?

Девушка отрицательно покачала головой, но матушка Хильдебранда не отводила от нее внимательных глаз.

— Ты согрешила, Анна? — допытывалась она. —

Ты посмотрела на женатого мужчину и забыла о том, что он принес обет жене, а ты — Господу нашему? Прости меня, Боже, но, когда я в первый раз увидела тебя в том красном платье, я испугалась и подумала, что ты стала его содержанкой.

— Нет, не стала, — прошептала Элис.

— Он молод и красив, и говорят, любит женщин, гоняется за каждой юбкой. Если он взял тебя силой, Анна, или даже если соблазнил тебя и ты уступила, ты можешь признаться мне, и мы вместе подыщем тебе епитимью. Ты можешь искупить свою вину. Матерь Божья милосердна, она заступится за тебя перед Господом.

— Я ничего такого не сделала, — с вызовом заявила Элис.

Не объяснять же Хильдебранде, что ее грех — это похоть. Тот день, исполненный отвратительного разврата, когда они втроем корчились в постели, исходя возбуждением, — неподходящая тема для беседы, а уж тем более для исповеди. Элис слишком стыдилась этого.

— Меня никто не соблазнял, я не принадлежу никакому мужчине, — сказала она.

Снизу вверх она посмотрела в лицо Хильдебранды, и на мгновение старой аббатисе показалось, что она снова видит стоящую меж грядок с лекарственными травами голодную девочку и та клянется, что у нее нет родных или близких, которые не пустили бы ее в аббатство.

Матушка помолчала еще минутку, пытливо вглядываясь в чистое, открытое лицо Элис, и наконец ответила:

— Я молюсь о том, чтобы было так. А теперь ступай, Анна, и передай тем, кто тебя ждет, что ты не вернешься с ними в замок. Мы должны не откладывая начать новую жизнь. Задержка в служении Богу не терпит оправданий. Его призыв для тебя важней призыва хозяйки, кем бы ни был ее муж.

Элис неохотно поднялась на ноги.

— У вас есть провизия? — осведомилась она.

— Благодаря твоему подарку я пировала как королева, — улыбнулась аббатиса. — Еще много осталось, а когда кончится, Матерь Божья пошлет мне еды. Мы не будем здесь голодать, сестра Анна. Нам не будет холодно или одиноко. Господь — наш покровитель. Я верю, что Он всегда накроет для меня стол и моя чаша будет полна до краев.

— Я разожгу вам огонь, — предложила Элис.

— Ты можешь сделать это, когда вернешься, — заметила аббатиса.

— Нет, лучше сразу. Хижину надо просушить. Чем раньше разгорится огонь, тем лучше.

Пустив девушку внутрь, матушка закрыла глаза от солнечных лучей и произнесла благодарственную молитву о том, что нашлась сестра Анна, прекраснейший ребенок, цветок аббатства, нашлась и снова возродилась к служению Господу. Каковы бы ни были ее грехи — а должно быть, она много успела нагрешить за эти долгие и опасные месяцы в миру, — девушка исповедуется и покается в них и искупит свою вину. Главное, что дитя, ее возлюбленная дочь вернулась к ней, такая радость сравнима с радостью святого зачатия.

— Как возвращение блудного сына, — тихо бормотала аббатиса, и слезы наворачивались ей на глаза под закрытыми веками. — Бог спас сестру Анну от огня, спас ее от насильников и привел домой.

— Все в порядке, — сообщила Элис, выходя на солнце с испачканными руками. — Еще немного, и можно класть дрова. Только добавляйте по одному полену, дрова сырые.

— Я буду гулять по берегу и встречу тебя, когда ты вернешься от своих провожатых, — радостно промолвила старуха. — Река здесь уходит под землю, и на берегу иногда слышно, как она там течет. А знаешь, Анна, я вот подумала, что так и наша вера: то она глубоко прячется, то выходит на поверхность, но струится не переставая.