Колдунья
Шрифт:
— Да.
— Кто-нибудь тебя видел? Кто-нибудь следил за тобой? Ты никого с собой не привела? Никто не спалит мой дом и меня вместе с ним, как твоих праведных сестер?
— Нет.
Мора недобро засмеялась, словно это известие доставило ей особое удовольствие.
— Ты так бежала, что за тобой было не угнаться, верно? Думаю, у тебя быстрые ножки, и жирные солдаты за ними не поспевали. Быстрей, чем у твоих сестер, провалиться мне на этом месте. Оставила их гореть, да? А сама подхватила юбки и наутек? Теперь ты не попадешь в святцы, моя маленькая страдалица. Эх, потеряла ты свое счастье!
Девушка слушала насмешки, опустив голову.
— Можно войти? —
Хозяйка отступила назад, лицо ее так и сияло.
— Решила пожить у меня? — поинтересовалась она радостно, словно за дверью мир не был черным как смола и по всей долине не носился ветер и не хлестал дождь. Сестра Анна кивнула, от усталости не в силах вымолвить ни слова.
— Ты надолго? — осведомилась Мора.
Гостья снова кивнула. Темные пятна на голой голове и на лице делали ее похожей на исполосованного быка, запряженного в плуг.
— Значит, явилась обратно и хочешь жить здесь? — уточнила Мора, желая продлить момент и получить удовольствие.
Анна подняла голову.
— Возьмешь меня снова? Я нарушила обеты, мне не хватило смирения. Пришли солдаты, и я показала себя как трусиха и предательница. Дом мой разрушен, сестры погибли или того хуже. Я полное ничтожество. Полное ничтожество. — Анна помолчала и тихо добавила: — Матушка тоже погибла. Матушка Хильдебранда, аббатиса. Этой ночью она будет в раю, в раю со всеми своими дочерьми. Мне некуда больше идти. Другого дома у меня нет. Ты примешь меня обратно, Мора?
Та не торопилась с ответом. То, что Анна вернулась, Мора поняла, как только позволила девушке переступить порог. Но жизнь приучила ее смаковать каждую приятную минуту.
— Может быть, — задумчиво отозвалась она. — Ты молодая и сильная, у тебя есть способности. Тебя даровали мне эльфы взамен отнятого ребенка, оставили на крыльце во мраке ночи. Я обучала тебя всему, что умею, и сделала бы из тебя знахарку, как и я сама, но ты надумала стать монахиней. Я не звала тебя обратно, однако ты всегда могла вернуться. — Мора пристально посмотрела на девушку, на бледное печальное лицо с резко выступающими скулами, и продолжила: — Ты хороша собой, вполне способна сводить мужчин с ума. Ты могла бы выйти замуж. Тебя можно было бы продать тому, кто тебя полюбит.
Сестра Анна стояла понурившись, изучая свои грязные башмаки и отвратительный мусор, покрывающий земляной пол. Потом подняла голову и взглянула на Мору уже не черными, а темно-синими, словно бездонные воды океана, глазами.
— Я невеста Христова, — заявила она. — Мне нельзя выходить замуж и иметь дело с твоим сомнительным искусством. Мне действительно некуда податься. Я нарушила обеты, но я стала невестой Христовой и буду ею всю жизнь. Я принадлежу Ему до самой смерти и никогда не допущу к себе мужчину. И не стану заниматься твоими дьявольскими штучками. Больше я не твоя ученица.
Отвернувшись от чадящей свечи, она шагнула к выходу. Резкий порыв ветра бросил ей в лицо пригоршню холодных дождевых капель, но она даже не поморщилась.
— Да заходи уже, — раздраженно проговорила Мора. — И дверь за собой закрой. Обсудим это после, не сейчас. Куда ты пойдешь на ночь глядя?
Девушка не противилась, когда Мора взяла ее за руку и подвела к небольшому очагу посередине комнаты, где под торфом горели раскаленные угли.
— Будешь спать здесь, — велела Мора. — Ты голодна? В котелке есть каша.
Анна покачала головой и, не проронив ни звука, опустилась перед огнем на колени; ее рука нащупала под платьем четки.
— Ну тогда ложись спать, — сказала Мора и по шаткой стремянке полезла на сеновал, занимающий половину помещения.
Устроившись в своем гнезде, она наблюдала за девушкой сверху, а та еще добрый час стояла возле очага на коленях и истово молилась, шевеля губами и перебирая четки. Мора любовалась чистым прекрасным профилем, который вырисовался на фоне угасающего огня. Когда-то эта девушка была прелестным ребенком. В сердце Моры пробудилась жалость, но она сразу подавила ее, сжав губы. Она вспомнила, что, едва научившись ходить, Элис носила воду в деревянном ведре, карабкаясь от речки по склону холма, ручки ее были синие от холода, а лицо вытягивалось от напряжения. Однажды на пороге она споткнулась и упала, вся вода, стоившая ей стольких трудов, пролилась. А Мора, недолго думая, отхлестала ее по щекам.
Элис не стала плакать, как все маленькие девочки. Она просто смотрела на Мору темно-синими, пылающими гневом глазами, на ее белых щечках выступил румянец. Мора тогда улыбнулась, признавая в девочке силу. И все-таки снова послала ее за водой.
Мора считала, что мир жесток и потакать ребенку не следует, да и характер у нее был не сахар. Если когда-то она и была доброй, то жизнь давно это исправила. К Элис она не испытывала ни любви, ни нежности, но учила всему, что знает сама, как плохому, так и хорошему. Искусству разбираться в травах, заклинаниям, известным или придуманным ею самой, гипнозу, умению читать чужие мысли — всему этому она обучала Элис, своего ребенка и служанку, помощницу и ученицу. Мора передала Элис злость и ожесточение, всю силу старой и мудрой женщины, хотя, возможно, девочке нужна была только любовь.
Укрывшись в своем грязном ложе из рваных одеял, Мора достала мешок с белыми, покрытыми резьбой костями и призвала все силы, чтобы увидеть судьбу сестры Анны, теперь уже бывшей монахини.
В тусклом свете чадящей сальной свечки Мора вытащила три кости, выложила их в ряд и вгляделась; от удовольствия ее темные глаза превратились в щелки.
— Замужем за лордом Хьюго, — тихо промолвила она. — Или что-то в этом роде. Жирная еда, беззаботная жизнь. — Она наклонилась, внимательно рассматривая комбинацию. — А в конце смерть. Но смерть поджидает в конце каждого пути — во всяком случае, этой ночью она должна была погибнуть.
Подобрав кости, Мора положила их обратно в потрепанный мешочек и спрятала его под соломенный тюфяк. Потом накрыла плечи кишащей паразитами шерстяной шалью, сбросила грубые башмаки на деревянной подошве, улеглась и быстро уснула, улыбаясь во сне.
Сестра Анна проснулась рано, по привычке ожидая стука монахини, призывающей к утренней молитве. Она открыла глаза, готовясь произнести «Deo gratias!» [1] на знакомый призыв «Benedicite!», [2] но было тихо. Увидев темные стропила и неровную соломенную крышу вместо ровно оштукатуренного, девственно-белого потолка своей кельи, она удивленно заморгала. Глаза ее потемнели; вдруг вспомнив все и поняв, чего лишилась, она бросилась лицом в кучу тряпья, заменявшего ей подушку, и горько разрыдалась.
1
Благодарение Богу! (лат.) (Здесь и далее прим. перев.).
2
Приветствую вас! (лат.).