"Колхоз: Назад в СССР". Компиляция. Книги 1-9
Шрифт:
— Соколов, вот смотрю на тебя и понимаю, нельзя идти с тобой в разведку. Ты же сдашь. Бросишь товарища. Придётся довести тебе, что такое, настоящее солдатское братство. Давай. Тащи своего раненого товарища. — Заявил тот самый "дед", который выступал утром. Фамилия у него оказалась Козочкин. Это, наверное, ирония судьбы. У такого мудака такая нежная фамилия.
— Какого товарища? — Уточнил я на всякий случай.
— Да вот же. — Он пнул ногой ящик, который от этого движения даже на миллиметр не сдвинулся. — Вспышка сзади, солдат!
Уже понимая, что это значит, я прыгнул
— Рядом с тобой — твой раненый товарищ. Толкай его вперед. Смотри, чтобы он голову не поднимал, а то отстрелят.
Вот, сука. Издевается. Какую, на хрен, голову? Делать нечего, я принялся толкать ящик. Занятие это было нихрена не из легких. Чуть почки не опустились к чертям собачьим.
— Давай быстрей, солдат. За вами бегут, а до своих вам ползти еще долго. Ускорился! Резче работой своими конечностями!
Я полз, толкал, а сам думал. Попался бы ты мне на гражданке, в мое время и в моем теле, я бы тебя, мразота, в порошок стер. Вот о чем я мечтал, пока пихал этот долбанный ящик вперед. Наверное, картины, которые представлял, а именно Козочкин, которого я расчленяю на составные детали, добавили мне сил. До "своих" мы с ящиком добрались. Был ли это финал издевательств? Конечно, нет. Еще много раз пришлось перемещать деревянного "товарища" туда-сюда. Пока не надоело Козочкину и дебильно хихикающим сержантам, которые наблюдали весь этот процесс со стороны.
— Так, духи, строимся. Пойдем с вами к спортгородку. Будем смотреть, кто на что способен. — Приказал один из сержантов. А потом кивнул в сторону шкафа, стоявшего неподалеку. — Берем с собой противогазы.
Какой нахер спортгородок? Какие, на хер, противогазы? Снова подумал я. Конченое мудачье, а не люди. Кстати, в шкафу и правда лежали упомянутые резиновые изделия..
— Зачем нам противогазы? — Честно говоря, начал заводиться. Нет, я все понимаю. Любят в армии вот так подрочит новичков. Но должно же быть хоть какое-то понимание, когда пора остановиться.
— Узнаешь. Много вопросов задаешь. Слишком разговорчивый, смотрю, Соколов. И с хера ли ты со мной родственные беседы ведешь? Не знаешь, как обращаться? Товарищ сержант. Еще раз накосячишь, не обижайся.
Я мысленно усмехнулся. Вот-вот. Именно об этом и говорю. Он ведь не спросил моей фамилии. По идее, вообще увидел меня впервые. Вчера, на момент нашего прибытия, его не было в расположении. Да и утром тоже. Вошел, когда я спасал "товарища".
— Вот лично для тебя, Соколов, команда газы. — Велел с усмешкой сержант.
Ладно, хрен с тобой, думаю. Нацепил противогаз. Стою, жду, что будет дальше.
— Отставить команду газы!
Думаю, ну, дошло наверное, до него, что тупость, даже сержантская, должна иметь пределы. А хрен там.
— Долго одеваешь противогаз… — Он почесал затылок, изображая умственный процесс. Типа, соображает, что делать со мной. — Соколов, команда газы!
Я опять натянул эту резиновую хрень себе на голову, злясь все больше. Ему просто скучно, вот он меня и дрочит. А заодно, очевидно, выполняет чей-то приказ или просьбу. При этом, остальные пацаны стояли , ожидая, что делать им. Бежать или смотреть, как
— Ну… почти нормально. В нем похерачишь на спортгородок.
Последовал приказ покинуть расположение. Мы вышли на улицу. Сержант прямо там нас построил. Я один, как идиот, по-прежнему, оставался в противогазе. И тут ему пришла в голову новая идея. Или, может, решил, что слишком наглядно докопался ко мне.
— Команда для всех. Газы! Я подумал, что все должны быть равны. А то че у нас один Соколов в противогазе. Не по товарищески как-то.
Я подумал, гребись оно все конем, ну, не убьет же, в конце концов. А потом снял долбаный противогаз без команды.
— Вот. Соколов снял. Пусть и парни снимают, ведь не по товарищески будет, если я без противогаза, а они в них. От ваших слов отталкиваюсь, товарищ сержант.
У него была такая охеревшая морда, что она, вытянувшись, стала напоминать лошадинную. Я понял, он просто не поверил в то, что видит. И в то, что слвшит, тоже. Его до безумия удивил факт моего сопротивления. А я просто, честно сказать, задолбался. Еще с самого утра, кстати. Сначала эта строевая, похожая на вьетконговские пытки, потом "раненный товарищ", на спасении которого я оставил последние силы, а теперь, млять, противогазы. Какая разница, что сейчас последует, если я реально готов лечь и сдохнуть. Учебка с ее напрягами? Да, ну на хрен. Детский сад. Самый настоящий пионерский лагерь
— Ты что, душара, учить меня вздумал? Упор лежа принять! — У сержанта чуть пена изо рта не пошла. По крайней мере, глаза точно налились кровью и выкатились на лоб.
— Не буду. Тут асфальт и грязно. Я не хочу пачкать форму. Косяка с моей стороны не было. Я ничем, никак не нарушил устав. — В этот момент прям вообще было все равно, во что это выльется.
Сержант пошел пятнами. На глазах у всех, его раздутое до неприличных размеров самомнение, возмутительно топтали солдатскими сапогами. Подозреваю, до меня такая глупость никому в голову не приходила. А я вообще плюнул на все. Думаю, да и убьёт, хер с ним. Глядишь, в све тело вернусь. Мало ли. Может, это, кстати, неплохой способ путешествия. Сам себе никогда вреда не причиню. Вот это, точно нет. Однозначно. Никогда не понимал и не пойму тех, кто добровольно, по своему желанию делает себе харакири. Во мне самурайского духа точно нет. Я лучше в говне, но поковыряюсь. Как та лягушка, которая взбила масло из молока и выбралась наружу. Только у меня не молоко, а реальное гово. А вот если этот дебильный сержант меня грохнет, глядишь — раз, и дома. Было бы неплохо…
— Отделение, всем команда. Отбой газы. Упор лежа принять.
Все сняли противогазы, уложили в подсумок и легли в упоре. Кроме меня и Исаева, что вообще было очень неожиданно. Я чуть не сказал вслух, ты-то ложись, придурок. Тебя угандошат сейчас.
А главное, совсем не понятно, зачем он решил податься в революционеры. До этого, главное, молча все сносил и рассуждал о том, какие все люди хорошие, а тут –непонятный бунт.
–Вы охренели? Думаете, что вы здесь самые умные? — Сержант уже не говорил, он шипел, будто уровень злости в нем перевалил за все возможные пределы.