Колокол по Хэму
Шрифт:
– Отчасти керамика, – ответила Соннеман, – однако самое интересное… Можно рассказать о толедских гобеленах, Тедди? – спросила она, бросив взгляд на Шлегеля.
Было видно, что Шлегелю невдомек, о чем идет речь. Выдержав приличествующую случаю паузу, он сказал:
– Да, полагаю, вы можете говорить об этом, Хельга.
Соннеман подалась вперед.
– Толедский наместник написал Филлипу Второму – этот документ хранится в архивах, и у меня есть копия, – что он отсылает в Испанию огромные холсты, громадные карты его владений в Андах, красотой и богатством превосходящие все ткани и гобелены,
– И вы думаете, что они сохранились в перуанских джунглях? – с сомнением спросила Дитрих. – Разве материи не гниют в таком климате?
– Нет, если их должным образом упаковать и глубоко зарыть в землю. – Голос Соннеман чуть дрогнул от воодушевления.
– Достаточно, Хельга, – вмешался Шлегель. – Не будем утомлять гостей мелочами, которые интересуют только нас.
Рамон и две служанки внесли десерт. После традиционных кубинских блюд он, повинуясь инстинктам приверженца китайской кулинарии, приготовил сложное по составу, изысканное яство – на сей раз это был торт-безе с мороженым.
– Но почему вы привели свой исследовательский корабль сюда, на Кубу? – спросил за десертом Хемингуэй.
– Наше судно ремонтировалось и переоснащалось на атлантическом побережье, – натянутым тоном отозвался Шлегель. – Пока ученые настраивали приборы и поисковое оборудование, капитан и экипаж производили морские испытания.
В настоящий момент мы устраняем некую неисправность… ходового вала, если не ошибаюсь. В течение нынешнего месяца мы отправимся в Перу.
– Через канал? – спросила Геллхорн.
– Естественно, – ответил Шлегель.
Хемингуэй пригубил вино:
– Сколько просуществовала империя инков, мисс Соннеман?
– Зовите меня Хельгой, – сказала блондинка. – Или дочкой, если вам нравится. Хотя, по-моему, вы старше меня всего лет на десять, Эрнест.
Хемингуэй торжествующе улыбнулся:
– Так и быть. Хельга.
– Отвечая на ваш вопрос, Эрнест, – продолжала Соннеман, – я могла бы сказать, что настоящая инкская династия существовала лишь около двух столетий, вероятно, начиная с четырнадцатого века, в течение экспансии Капака Юпанки, вплоть до 1532 года, когда империю покорил Пизарро со своей маленькой армией. Потом, на протяжении трехсот лет, их территория оставалась под владычеством испанцев.
Хемингуэй кивнул.
– Несколько сотен испанцев в доспехах победили… сколько инков им противостояло, Хельга?
– По оценкам исследователей, к началу испанского завоевания инки контролировали примерно двенадцатимиллионное население, – ответила Соннеман.
– Святой боже, – произнесла Дитрих, – трудно поверить, что кучка захватчиков могла победить столь многочисленный народ.
Хемингуэй взмахнул десертной вилкой.
– Я никак не могу отделаться от мыслей о нашем приятеле Гитлере. Он носится с идеей Тысячелетнего Рейха, но вряд ли нынешний год станет моментом торжества его маленькой империи. Всегда найдется сукин сын покрепче тебя… как это было в случае испанцев и инков.
Шлегель вперил в него ледяной взор. Соннеман улыбнулась и сказала:
– Да, но нам известно, что испанцы прибыли туда в период очередной междуусобицы претендентов на инкский трон… вдобавок в стране тогда свирепствовали эпидемии. И даже великолепная дорожная система инков – между прочим, куда более совершенная, чем европейские шоссе, – сыграла на руку испанцам в их завоеваниях.
– Как гитлеровские автобаны? – произнес Хемингуэй, вновь усмехаясь. – Думаю, через два-три года генерал Пэттон поведет по прекрасным немецким шоссе свои танки „Шерман“.
Шлегелю явно не нравился оборот, который приняла беседа.
– Полагаю, Германия будет слишком занята борьбой против коммунистических орд, чтобы думать об экспансии, – негромко произнес он. – Разумеется, я не сторонник тех целей и задач, которые ставят перед собой нацисты, но нельзя не признать, что война, которую ведет Германия, – это, по сути, битва западной цивилизации против славянских потомков Чингисхана.
Марлен Дитрих гневно фыркнула.
– Господин Шелл, – отрывисто бросила она, – фашистская Германия не имеет никакого отношения к западной цивилизации! Поверьте, я знаю, что говорю. Русские, которых вы так презираете… наши союзники… видите ли, господин Шелл, между мной и русскими существует некая мистическая связь. Их было немало в Германии в годы моей молодости – людей, бежавших от революции. Мне нравились их воодушевление, их энергичность, то, как могли они пить день напролет и не терять головы…
– Ага! – воскликнул Хемингуэй.
– Целый день произносить тосты! – с чувством продолжала Дитрих, и в ее голосе явственнее зазвучал немецкий акцент. Она подняла бокал с вином. – Дети трагической судьбы – вот кто такие русские, господин Шелл. Не так давно Ноэль Ковард назвала меня грубиянкой и реалисткой. Эти слова как нельзя удачнее описывают русскую душу, господин Шелл. В этом смысле я более русская, чем немка. Я никогда не сдалась бы нацистскому зверью, не сдадутся и русские!
Она осушила бокал, и Хемингуэй молча последовал ее примеру. Я подумал, какие выводы сделал бы из этого разговора Эдгар Гувер, и решил при случае заглянуть в досье Дитрих под грифом „О/К“.
– Да, – сказал Шлегель, озирая стол, словно в поисках поддержки, – но вы, несомненно, вы, разумеется…
– Нацисты не имеют никакого отношения к западной цивилизации, – повторила Дитрих. Она любезно улыбалась, но ее голос по-прежнему звучал вызывающе. – Их верхушку составляют дегенераты… извращенцы и импотенты… омерзительные гомосексуалисты… прошу прощения, Марта. Этот разговор неуместен за столом.
Геллхорн улыбнулась.
– За нашим столом любая брань в адрес нацистской Германии вполне уместна и даже поощряется, Марлен. Прошу вас, не стесняйтесь.
Дитрих покачала головой. Ее светлые волосы скользнули по щекам с высокими скулами, потом вновь улеглись.
– Я уже закончила, только хотела бы спросить – как называют по-испански таких извращенцев, Эрнест?
Хемингуэй ответил, глядя на Шлегеля:
– Разумеется, для обозначения гомосексуалистов в испанском имеется стандартное слово „maricon“, однако кубинцы называют так пассивных педерастов, а активных – „bujarones“, это аналог нашего „butch“, то есть лесбиянка.
– Кажется, наша беседа и впрямь становится неприличной, – заметила Геллхорн.