Коломяжский ипподром
Шрифт:
– Устраивают. Как говорится у нас в России – по рукам!
И Попов поступил к Ваниману в рабочие для достройки и последней монтировки его воздушного корабля. Он стал получать семьдесят пять франков в неделю плюс стол в семье «хозяина». А для жилья ему дали комнатку при сарае. «Это было по тому времени и мило и щедро», – вспоминал потом Николай Евграфович.
Общий язык они нашли в первый же день знакомства, может быть, потому, что оба принадлежали к прекрасному человеческому племени – племени неугомонных.
8
По своей конструкции «Америка-II» представляла
В техническом плане Ваниман возлагал большие надежды на тяжелый гайдроп, весом около тонны.
Гайдроп представлял собой длинный канат в виде гибкой кишки из толстой кожи, покрытый бляхами так же, как кожа змеи чешуей. Воздушный корабль должен был тащить свой змеевидный и легко скользящий гайдроп по снегу, по льду либо по воде. Предполагалось, что это позволит избегать как излишне высоких подъемов, когда лучи солнца нагреют газ, так и потерь самого газа, и что таким образом удастся значительно увеличить продолжительность плавания в воздухе. Иначе говоря, вес гайдропа должен был регулировать, по мысли инженера Андрэ, который первым применил его, высоту полета.
Ваниман, однако, придумал ему и еще одно назначение: запасы продовольствия – около семисот килограммов – он предполагал разместить в полости гайдропа (дабы не занимать ими место в трюме), что потом и было сделано.
Николаю Евграфовичу поручили прикреплять на кожу гайдропа металлические чешуйки, и он с энтузиазмом взялся за дело, быстро его освоив. Прежний рабочий успевал закрепить семьсот чешуек в день, а Попову удалось довести это число до двух тысяч четырехсот.
«Работалось весело, – вспоминал он позже. – Ваниман похвалил меня и разрешил кончать работу на двух тысячах, что сократило мой рабочий день больше чем на два часа. Радость и гордость обуяли меня. Ведь сам Ваниман сказал доброе слово! Да еще с какой ласковой, чарующей улыбкой на губах, обычно отражавших лишь энергию и решительность.
Быть может, Ваниман и возьмет меня с собой на полюс? Это казалось великим счастьем. Но подождем, не будем забегать вперед! У американцев я научился любить работу, находить прелесть в большом утомлении и в чудесном, благодатном, вследствие утомления, отдыхе...»
План Уэлмана-Ванимана состоял в том, чтобы, поднявшись из Уэлман-Кампа на Шпицбергене, на широте почти восемьдесят градусов – с попутным ветром дойти по воздуху до полюса (это тысяча сто километров), коснуться его и лететь не обратно, а дальше, на Аляску (еще две тысячи километров), где и спуститься поближе к жилью.
Хотя мощность двигателей «Америки-II» была
В Париж приехал из-за океана Уэлман, серьезный, красивый, уверенный в себе. Приехал не один, а с племянником Луисом Ляудом – молодым, полным и добродушным.
Уэлман благосклонно отнесся к Попову. Вскоре все трое – сам Уэлман, Ваниман и Попов – начали «упражняться в навигации», иначе говоря, в определении по солнцу и хронометру своего местонахождения. Через несколько дней Ваниман сказал Попову:
– Мой друг, мистер Уэлман и я решили взять вас на Шпицберген. Поедете туда с нами.
«На Шпицберген...» А про полюс – ни слова! Экипаж пока состоит из трех человек: Уэлман, Ваниман и Ляуд. Возьмут ли четвертого – никто не знает.
Наконец экспедиция была готова к отъезду. Всё упаковали, погрузили, приладили. Поехали на пароходе в Норвегию, холодную, грустную и чистую.
Выгрузились в Тромсё и стали ждать возвращения шхуны «Арктика», принадлежащей англичанину Альберту Корбитту, который также участвовал в снаряжении экспедиции. Несколько раньше «Арктика» увезла на Шпицберген брата руководителя экспедиции, Артура Уэлмана, с двумя десятками рабочих и необходимыми материалами.
Когда «Арктика» вернулась, узнали от ее капитана неприятную весть: сарай-ангар, заблаговременно выстроенный в Уэлман-Кампе для «Америки-II», снесен штормовым ветром.
– Ладно, не беда! – сказал Уэлман. – Бывает и хуже. Что-нибудь придумаем.
Погрузили на шхуну, наряду с дирижаблем, много досок, бревен и других лесоматериалов. Взяли на борт также плотников-норвежцев и поплыли в Уэлман-Камп на парусах, поскольку двигатель вскоре («к общему удовольствию», по словам Попова) сломался.
«Уж очень хорошо было идти на парусах! – восторгался Николай Евграфович, и сердце его, сердце романтика, наполнялось глубокой, безграничной радостью. – Солнце не заходит ни днем, ни ночью. Все видно далеко кругом. Океан без краев. Исключительное богатство пространства и наше тихое, бесшумное движение вперед. Наглядное ощущение своей крохотности перед огромностью окружающего мира и ясное сознание ничтожества последнего перед безмерным, бесконечным и истинным величием...
Но вот Уэлман-Камп. Фиорд, горы, скалы. Бесчисленное количество несмолкающих, суетливых чаек.
Деревянный домик со светом сверху. Единственная комнатка – наша спальня, столовая и кабинет для работы пером – окружена коридором, чтобы зимою в ней не мерзнуть».
«Для работы пером...» Попов не случайно упомянул об этом. Став рабочим в полярной экспедиции Уэлмана, Николай Евграфович ни на один день не забывал, что он еще и журналист: вел записи, посылал корреспонденции в петербургские и московские газеты, которые охотно пользовались услугами столь опытного газетчика. А писал он о проблемах воздухоплавания и авиации и из Англии, и из Франции. Крупнейшая русская ежедневная газета «Новое время» начала публикацию его статен, объединенных общим названием «Завоевание воздуха».