Коломяжский ипподром
Шрифт:
Сильная жара несколько снизила боевую активность японцев, однако к пяти часам вечера гвардия все же оттеснила передовые части русских и перешла реку Ланхе. Командовавший Восточной группой генерал Келлер был убит.
К концу дня заменивший его генерал Кашталинский собрал совет для обсуждения дальнейших действий. Под влиянием неудач совет принял решение об отступлении к Ляньдясаю. Это приблизило японцев в Ляояну на целый переход.
Итак, снова отступление...
Попов телеграфировал из Ляояна, что, по известиям, полученным от китайцев, у японцев
«Мы стояли твердо, не уступили ни одной позиции. Бой, как говорят, продолжается и сегодня. Сейчас еду туда. Ждут также на этих днях боя под Анчанжаном. Установилась опять ясная и жаркая погода».
Но теперь уже ненадолго: следом за тропической жарой хлынули проливные, непрерывные дожди, превратившие дороги и тропки в сплошное месиво. Ни обсушиться, ни погреться. Еды не хватает, кухни где-то застревают и пропадают. Голод и холод атакуют русских солдат, обрушивая на них новое жестокое испытание.
Попов перебирается с одной передовой позиции на другую, прислушивается к голосу солдат.
Объехав правый фланг, он добрался до 3-й батареи 6-й Восточно-Сибирской артиллерийской бригады. Командовал батареей полковник Покатилов.
– Она будет наносить большой урон японцам, – сказал Попову полковник Оболешев, рекомендуя побывать на этой батарее, – но и сама здорово пострадает. Поезжайте, поглядите все своими глазами. И вы многое поймете.
Полковник Покатилов заметил, что японцы скопились в лощине с нескошенным гаоляном, в четырехстах шагах от наших слабых на этом участке стрелковых цепей, но с закрытых позиций он не мог отбить атаку: впереди было большое мертвое пространство. И тогда он приказал выкатить орудия на самый гребень. Японцы находились столь близко, что их можно было видеть без бинокля.
Орудия открыли по ним огонь прямой наводкой. Японцы ответили сильным ружейным огнем.
В то же время вела огонь и другая батарея, расположенная за сопками, в ляоянской долине, далеко позади стрелковых цепей. Было хорошо видно, что выпускаемые ею снаряды рвались там, где не было японцев, потому что артиллеристы из долины стреляли наобум – по площади, а не по цели. Они не имели своих наблюдателей, которые бы по телефону корректировали огонь. В результате – пустая трата снарядов. И японцы весь ружейный огонь сосредоточили на покатиловской батарее, которая так досаждала им, хотя сама была очень уязвима.
Пытались японцы расстреливать ее и из орудий, однако безуспешно: их шрапнели, прогудев над головами русских артиллеристов, рвались далеко за позициями, не принося вреда. Зато ружейный огонь непрерывно усиливался, и рои пуль жужжали между орудиями. Попов, укрывшись в небольшом окопчике, видел, как падают убитые и раненые. Полковник Покатилов тоже был убит, его заместитель капитан Костров ранен.
Но батарея продолжала сражаться, своим метким губительным огнем круша противника, не давая ему продвинуться ни на шаг.
Когда
Вернувшись в Ляоян, Попов узнал к вечеру, что все орудия вынуждены были смолкнуть. Не хватило прислуги и для одного, последнего, командование которым взял на себя фейерверкер Андрей Петров.
Восемь лет спустя Николай Евграфович посвятит героическим артиллеристам такие трогательные слова:
«Когда пишешь о покатиловской батарее и вспоминаешь, как хорошо работали при орудиях солдаты и офицеры, чисто по-русски не заботясь о свистевших роем пулях, ранивших, убивавших одного за другим, невольно хочется положить перо, встать и низко, низко поклониться им, нашим многим самоотверженным бойцам. Они дрались за Русь, как богатыри, спокойные, грозные в борьбе и тихие, незаметные для славы и наград. Они по-русски выполняли долг».
Но тогда, в Маньчжурии, Попова, проведшего полдня в батарее Покатилова, больше всего волновал вопрос, который он по праву считал сверхзлободневным с военной точки зрения и на который намекал ему полковник Оболешев.
«Покатиловская батарея, – напишет он, – била метко благодаря близости к врагу. Огонь ее, я уверен, японцам был страшнее, чем огонь десятка батарей, стоявших позади ее. Но разве возможно так ставить батарею, что ее всю расстреливают ружейным огнем, в один день, до захода солнца? Говорю не из жалости, – ей нет места на войне, – а по военным соображениям.
Бой длится иногда десяток дней, и выбытие из строя целых батарей до истечения первого дня – немыслимо.
Посему и приходится, дабы избежать такой невозможной потери, ставить батареи в места, менее опасные, где-нибудь сзади, откуда они – увы – и посылают безвредные врагам ракеты».
Значит, надо батареи сделать зрячими. Но как? Телефонные провода – дело не слишком надежное. Тогда что же?..
В те дни, в Ляояне, Попов, мучительно размышляя, не находил убедительного ответа. Он сформулирует его через восемь лет. Но об этом речь впереди.
Не мог он найти тогда ответа и на другой вопрос: почему артиллерия действует сама по себе, а пехота – сама по себе, как правило, безо всякой взаимной связи? Разве не первая забота артиллерии – поддержать пехотинцев? И почему, например, у Сихэяна введено в бой только шестнадцать орудий из имевшихся там восьмидесяти восьми? А на Тхавуанской позиции была использована лишь треть артиллерии, причем вся она, подобно покатиловской батарее, стояла открыто, несмотря на печальный опыт этой последней и многих других, несмотря на то что уже были примеры успешного ведения управляемого навесного огня, огня с закрытых позиций.