Колумбы российские
Шрифт:
Ехал он со своим гавайским слугой и двумя вьючными лошадьми на привязи довольно быстро и к полудню преодолел порядочное расстояние от Охотска. Ездили в этих местах редко, но тем не менее дорожные столбики и пометки помогали им не сбиваться с пути, даже когда они поднялись в горы и оказались в густом, девственном лесу. Горы были невысокие, и лошади без особого труда поднимались на них.
Прошло несколько часов быстрой езды, и воспоминание об Охотске как-то само собой побледнело и рассеялось. Окружающий мир, дикий и первозданный, был полной противоположностью «цивилизованному» Охотску.
Поражала энергия Резанова, старавшегося ехать быстрее и быстрее все дальше от Охотска. Здоровье его все еще желало оставлять лучшего, но его двигала вперед какая-то внутренняя сила. Путь совсем не казался утомительным или монотонным, потому что в его голове все время крутился калейдоскоп событий, происшедших с начала кругосветного путешествия. Чаще всего мысли возвращались к его нареченной.
Конча… моя маленькая любимая Кончита, что-то ты теперь поделываешь… Знай, дорогая, что я предпринимаю все, чтобы быть скорее вместе с тобой… Затем мысли его перескочили?.. «Юнона»… а да, надеюсь Хвостов закончит ремонт без промедления и сделает то, что ему было приказано… Япония… конечно, спустить им нельзя… они должны поплатиться… Надеюсь, Бог поможет мне добраться до Петербурга без промедления, а там и обратно, в Калифорнию… бедный Баранов… ничего-то у него нет… а какая чарующая улыбка у Кончи… как замечательно она смеется… и какие нежные у нее, мягкие руки… какое наслаждение, когда она нежно касалась своими руками моего лица… да… государь и граф Румянцев… Непонятно, почему не было от них ответа на мой запрос!.. Интересно, как-то встретит меня столица!..
Все выше и выше поднимаются вверх, в горы, Резанов и его слуга. Временами они с трудом пробираются сквозь густой лес… все время увертываясь от хлестких хвойных веток. Иногда на лужайке вдруг появится медведь, спокойно набивавший свою пасть спелыми, сочными ягодами. Медведи, как видно, людей и лошадей никогда не видели и спокойно смотрят на них, даже не пытаясь скрыться в густой чаще леса.
Кони мягко и бесшумно ступают по густому ковру хвои, десятками лет накапливавшейся на земле. Вверх и вниз едут всадники — вверх на горный перевал и вниз — в горную долину, где нужно вброд переходить стремительную горную речушку, где вода часто доходит до стремян. Трудно найти что-либо более красивое, чем эта строгая, суровая, величавая красота северной природы.
Остановки в путл самые короткие, главным образом для отдыха лошадей, а потом снова в седло. Первые три-четыре дня погода благоприятствовала им — было тепло, яркое солнце на безоблачном небе веселило, поднимало настроение, и Резанов не чувствовал усталости. Долго такая погода продолжаться не могла. И, действительно, к концу сентября небо затянуло сначала тонкими струистыми облаками, а потом и тяжелыми, свинцово-серыми тучами — пошел дождь, и сразу же все переменилось.
Лошадям стало трудно идти по намокшей земле; мокрые ветки неприятно хлестали, обдавали ушатами воды. Одежда намокала, набухала, и если еще днем можно было не обращать внимания на мокрую одежду, то холодные ночи стали настоящим мучением. Чем дальше, тем становилось холоднее, и по ночам лужи воды стали покрываться тонкой коркой льда. Самое неприятное было то, что негде было остановиться, обогреться и просушить одежду, кроме как у костра. Всю дорогу от Охотска Резанов не встретил ни одной избушки, ни шалаша, ни землянки — полнейшее безлюдье. И опять его здоровье стало ухудшаться. Ночью его стало трясти от лихорадки, и только днем, в беспрерывном движении, верхом на лошади, он чувствовал себя лучше. Он стал заметно
слабеть. Ему нужно было бы остановиться где-нибудь в деревушке на несколько дней, обсушиться, отдохнуть, набраться сил, но… но по дороге не было ничего, да и не остановился бы Резанов, не стал бы тратить времени. Одна мысль, навязчивая, неотступная сверлила его голову — скорее добраться до Петербурга, добиться разрешения и без замедления в обратный путь — нельзя заставлять Кончу ждать слишком долго. Если он опоздает, если не вернется в течение двух лет, то кто знает, что случится. Конча будет считать себя свободной.
Моросящий холодный дождь незаметно перешел в мокрый снег, а на следующий день повалил снег по-настоящему, белыми тяжелыми хлопьями. В тихий, безветренный день тяжелые хлопья снега, прямо падавшие на землю, представляли собой какое-то феерическое зрелище. Впереди ничего не видно, только сплошная белесая стена снега… Резанов понимал теперь, что было безумием с его стороны отправляться в путь по северному бездорожью Сибири в такое время года. Даже летом люди опасались ездить по этим местам, а здесь он со своим слугой отважился в путь, зная, что большую часть пути ему нужно будет проделать в суровую сибирскую стужу. Правда, он рассчитывал добраться до Якутска на Лене до наступления сильных морозов, а оттуда можно будет по замерзшей реке отправиться в Иркутск в теплой повозке на санях. Он понимал, что в случае задержки трудно будет добраться до Якутска, и поэтому торопился, пока не ударили морозы.
Иногда дорогу преграждали небольшие речки, которые нужно было переходить вброд. Разгоряченный от быстрой езды верхом, Резанов со своим верным слугой бросался в холодную воду, чтобы, не останавливаясь, продолжать свой путь. Все это, конечно же, только усугубляло его самочувствие. Вечерами он долго сидел у костра, стараясь отогреться и высушить намокшую одежду. Его слуга Томори страдал еще больше. Бедный гаваец, привыкший к теплому климату своих островов, с ужасом смотрел на снег и на появившийся тонкий лед. Встречавшиеся по пути реки были уже покрыты льдом, но он был еще слишком тонок и некрепок, чтобы выдерживать тяжесть коней и людей. В результате почти каждый день им приходилось принимать ледяную ванну.
Последние две или три ночи были особенно тяжелыми, и путешественники спали во влажной одежде, от которой шел пар из-за жаркого костра. По ночам Резанова продолжало лихорадить. Лицо его осунулось, глаза провалились. Слуга с тревогой смотрел на него, не зная, выдержит ли он до того дня, когда они наконец доберутся до Якутска.
Однажды Томори, ехавший позади Резанова, увидел, что камергер пошатнулся и вдруг повалился с лошади на замерзшую землю. Он быстро соскочил с коня и подбежал к своему барину. Тот лежал без сознания. Томори потребовалось какое-то время, прежде чем он привел Резанова в чувство. Прошло несколько минут, и Резанов, наконец, оправился настолько, что смог продолжать путь. Очевидно, приступ лихорадки вызвал у него головокружение, поэтому он и упал.
Путешественникам повезло, что они находились недалеко от величавого, многоводного Алдана. Добравшись к вечеру до реки, они обнаружили там небольшую якутскую юрту — первое жилище, встретившееся им со времени отъезда из Охотска Старый якут, вышедший из своей юрты посмотреть, что за шум снаружи, в недоумении уставился на двух путешественников, точно те с луны свалились. Никто в это время года там не путешествует, особенно в такую еще не установившуюся погоду. Несмотря на холод, реки еще не покрылись толстым слоем льда, который бы выдержал сани.
Томори жестами объяснил якуту, что Резанов нездоров, после чего они сняли его с лошади и внесли в юрту. После тринадцати дней на свежем, морозном воздухе, юрта показалась им свинарником со всеми ее невозможными запахами. Ночью Резанов стал бредить, что-то бормотать… Иногда он вдруг начинал говорить по-испански, разобрать отдельные слова было невозможно.
Томори вопросительно посмотрел на якута. Тот только покачал головой… Потом старый якут поднялся, пошел в угол, достал какие-то корни и стал варить их в воде… Этим варевом он все время поил Резанова, который двое суток был в бреду и никого не узнавал. Только на третий день, это было уже 10 октября, ослабевший Резанов очнулся.