Колумбы российские
Шрифт:
Прошло еще несколько дней сумасшедшей гонки. Изредка по дороге встречались возки или сани, но все это были местные жители, крестьяне из соседних деревень. Дальних путешественников в пути почти не встречалось. С приближением к Красноярску настроение как Резанова, так и доктора поднялось. Заканчивалась еще одна стадия длинного пути, но каков был этот путь! Только неумолимая внутренняя сила, толкавшая Резанова мчаться вперед, не обращая внимания на все препятствия, поддерживала его в пути. Трескучие морозы, страшная пурга, внезапно налетавшая на путешественников, а в начале путешествия и переходы вброд через ледяные воды многочисленных рек — ничто не могло остановить камергера. Да и теперь, на пути в Красноярск, суровые сретенские морозы — последние холода перед наступлением весны, — казалось, хотели сбить упорство неутомимых путешественников, да еще ехавших не в возках, а верхом!
Оставалось уже не больше чем полдня пути до Красноярска, когда силы Резанова сдали. Доктор, ехавший позади него, вдруг заметил, что Резанов пошатнулся и судорожно пытался ухватиться руками за седло. Прежде чем доктор успел подъехать к нему, камергер повалился вперед и тяжело упал с лошади. Он сильно ударился головой о замерзшую, твердую, как камень, землю и потерял сознание. Доктор с казаками, подскакавшими к нему, быстро соскочили с лошадей и подбежали к Резанову, лежавшему без движения. Все попытки привести его в сознание ни к чему не привели. К радости доктора, он определил, что Резанов жив, но, похоже, что у него произошло сотрясение мозга.
— Нужно скорей везти его в город, — распорядился доктор.
С трудом подняли камергера опять в седло, и бесчувственный Резанов, поддерживаемый с обеих сторон казаками, медленно направился к цели своего путешествия — Красноярску. Доктор торопился доставить больного в город, понимая, что долго везти его на лошади нельзя. Ему был необходим покой, а главное — теплая постель. Он знал, что это вопрос жизни или смерти.
Военный комендант Красноярска страшно удивился, когда к его дому подъехала необычайная кавалькада. Доктор поспешно объяснил ему, кто был его пациент, и напуганный комендант почтительно щелкнул шпорами и отдал честь бесчувственному камергеру. Со всех соседних дворов к группе бросилась ватага собак, поднявших яростный лай.
— Разогнать псов, — рявкнул комендант напуганному будочнику, стоявшему на посту у входа в комендантский дом. Выбежавшая из дома прислуга помогла внести Резанова, его положили на кровать.
День и ночь сидел доктор у постели, стараясь с помощью своего местного коллеги привести камергера в чувство. Доктор сознавал свое бессилие и только старался облегчить положение больного и оказать ему помощь в борьбе за жизнь. Вся их надежда была на то, что организм сам сможет бороться и преодолеть опасность. Улучшения, однако, не последовало и на следующий день. Все попытки докторов привести Резанова в чувство не увенчались успехом. Он был в бреду и никого не узнавал. Доктора понимали, что надежда на выздоровление таяла с каждым часом. Только чудо могло спасти его жизнь, но этого чуда не произошло.
Рано утром 1 марта 1807 года Резанов приоткрыл усталые глаза, как будто начиная приходить в сознание, но это была последняя искорка в его жизни. Он опять впал в бессознательное состояние, с трудом шевеля губами… слышались какие-то непонятные слова, которые он шепотом говорил своей возлюбленной Конче.
— Я вернусь, моя дорогая, — шептал он, — вернусь скоро… Не отчаивайся… жди меня… мы будем вместе…
Это были его последние слова, сказанные на каком-то странном музыкальном языке, слова, которые он пытался послать через тысячи верст необыкновенной девушке с задорным веселым смехом, яркими сочными губами и ослепительной улыбкой.
Возлюбленного Кончи не стало. Николай — ее надежда, ее единственная любовь — закончил свое земное существование.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ: ЭПОПЕЯ МОЛОДЫХ ОФИЦЕРОВ
1
С отъездом Резанова из Охотска осенью 1806 года, лейтенант Хвостов и мичман Давыдов сделались участниками невероятных, почти трагикомических событий, которые, однако, могли привести их к весьма плачевным результатам.
Все началось с того, что пока Давыдов на тендере «Авось» дожидался Хвостова в бухте Анива на Сахалине, Хвостов, не успев повидать Резанова перед его отъездом, остался с весьма противоречивыми распоряжениями, данными ему камергером. Он не знал, следовать ли ему первоначальной инструкции, согласно которой оба корабля должны были огнем и мечом пройти по японским рыбачьим селениям на Сахалине, или возвращаться обратно к Баранову, на основании приписки Резанова, сделанной в Охотске.
Хвостов склонялся к первому, хотя бы потому, что он знал: Резанов уже сообщил в Петербург об этом своем решении и менять его без санкции Петербурга он не мог. Сердце Хвостова не лежало к этой экспедиции. Если нужно было атаковать Сахалин, значит, требовалось формальное объявление войны. А так простой рейд, налет на селения и их уничтожение, ему казались ничем иным как пиратскими действиями.
С большой неохотой Хвостов вышел на «Юноне» в плавание к Сахалину. Вышел он поздно, ремонт судна занял больше времени, чем он предполагал, да и, откровенно говоря, он не очень торопился. Но приказ есть приказ, и он решился идти в Аниву на свидание с Давыдовым. Ждала его там только тихая гладь залива — ни тендера «Авось», ни одной рыбачьей лодки. Рыболовный сезон был закончен, лодки вытащены на берег, а некоторые японцы отправились домой, в Японию. Как видно, Давыдов, простояв в бухте несколько недель и не дождавшись Хвостова, ушел на зимнюю стоянку в Петропавловск на Камчатке.
Хвостов принял решение следовать первоначальной инструкции, с Давыдовым или без оного. Он перечитал письмо Резанова, который писал ему и Давыдову еще 25 августа 1805 года: «Милостивые Государи мои, Николай Александровичь и Гаврило Ивановичь — первый шаг ваш в Америку доставил мне удовольствие узнать вас лично с стороны решительной предприимчивости; возвращение ваше в Европу показало опыт искуства вашего, а вторичное путешествие в край сей удостоверило, сколь глубоко лежат в сердцах ваших благородный чувствования истинной любви к Отечеству»…
Хвостов перевернул страницу и остановился на той части письма, где Резанов непосредственно касался планов экспедиции на Сахалин, «пользуясь толь щастливою встречею нескольких умов к единой цели стремящихся решился я на будущий год произвести экспедицию, которая может быть проложит путь новой торговле, даст необходимыя силы краю сему и отвратит его недостатки».
Предписание было подробное и тщательно описывало военные действия, что надлежало принять Хвостову и Давыдову. В бухте Анива Хвостов высадил десант, разгромивший небольшую японскую рыбачью деревушку. Хвостов отобрал у японцев 1200 пудов крупы, забрал посуду, одежду и прочее барахло, а от селения остался только пепел. Жителей он не трогал, но забрал с собой в плен четырех японцев. На этом его экспедиция осенью 1806 года закончилась, и Хвостов отправился на «Юноне» в Петропавловск, пытаясь найти Давыдова.