Колумбы российские
Шрифт:
Довольно резко, если не сказать с некоторым злорадством, писал Резанов в Петербург также о кончине монаха Ювеналия, трагически погибшего от рук туземцев, когда он пытался в глубине материка заняться среди них миссионерской деятельностью. При жизни своей монах Ювеналий много крови испортил Баранову. О его смерти так писал Резанов:
«На полуострове Аляске завелся было на озере Илямне, что названо озером Шелихова, торг с горными народами великие пользы открывавшей… Монах Ювеналий тотчас улетел туда для проповеди, крестил их насильно, венчал, отнимал девок у одних и отдавал другим. Американцы всио буйство его и даже побои долго сносили, но наконец опомнились, что етого урода и избавиться можно и, посоветовав между собою, кончили тем, что убили преподобного, да об нем и жалеть бы нечего, но принесли в жертву ожесточению своему и всю артель русских и кадьяковцев, не оставя ни одного живого!.. Я сказал святым отцам, что буде они шаг без воли правителя зделают и вмешаются во что либо гражданское, то дано от меня поведение выслать такого преступника в Россию, где за нарушение общего спокойствия будет он расстрижен и примерно наказан.
Они плакали, валялись в ногах, говорили что научали их чиновники и обещали вести себя так, что правитель всегда с похвалою об них отзываться будет»…
Очевидно, это внушение сильно подействовало на монахов, потому что после этого они вели себя вполне достойно, о чем Резанов опять же доносил в Петербург:
«Зделав сие увещание им келейно и в присутствии отца Гедеона, после обходился я с ними во всем уважением духовному сану их приличным и монахи мои почувствовав дурноту свою из кожи рвутся показывать компании услуги и в земледелии и в воспитании юношества. К последнему отменно способен отец Нектарий, которому поручил я дирекцию над училищем и обещал в штате положить ему жалованье, которое действительно принадлежит ему за труды его, а отцу Герману отделил 20 мальчиков для обучения практическому земледелию, брав их с собой на Еловый остров для произведения над посевом хлеба опытов, разведения картофеля и огородных овощей, обучения к заготовлению грибов и ягод в прок, вязания неводов, приготовления рыбных припасов и тому подобного, возвращая их на зиму в училище, где будут учиться читать, писать и катехизису»…
Очень журил Резанов монахов на Кадьяке за то, что они, прожив несколько лет в Америке, совершенно не интересовались туземными языками и никто из них даже не попытался изучить хотя бы один из туземных диалектов, о чем он тоже подробно доносил в Петербург:
«Стыдно, что не знают они американского языка по сие время, что должны достигнуть, чтоб не только все молитвы, но и самые проповеди на американском языке сочиняемы были»…
Сам Резанов времени не терял и немедленно же занялся изучением алеутского языка с таким же усердием, как изучил он японский, о чем тоже писал графу Румянцеву:
«Между тем приступил я сам к сочинению словаря, который довольных мне трудов стоил и который, при сем прилагая, покорнейше прошу напечатать в пользу американских училищ»…
2
Прошло несколько недель с того дня в августе 1805 года, когда «Мария Магдалина» вошла в порт Новоархангельск и привезла туда высокую особу из Петербурга. Все больше и больше Резанов проникался уважением к правителю Баранову и старался всемерно и силою своего авторитета улучшить отношение к нему со стороны монахов и морских офицеров. Членов духовной миссии он вроде бы пристыдил, и больше от них не слышно было ни жалоб, ни упреков. Да и сам Баранов стал более религиозным, чаще стал поминать имя Господа и уповать на Божью помощь. Он больше не пропускал ни одного богослужения и всегда молился с особенным рвением, столь необычным для него в прошлом.
С интересом изучал Резанов и расположение крепости и все меры, которые принимались для ее обороны. Через некоторое время после приезда он писал директорам компании:
«Место для крепости избрано на высоком камне, или кекуре, вышедшем в губу полуостровом. В левую сторону в полугоре на таком же к кекуру примыкающем полуострове построены огромные казармы с двумя башенками. Всио здание почти из мачтового леса… в бок против крепости преогромный сарай — а между им и крепостью пристань»…
Видел Резанов также, что люди все еще ютились по палаткам и хибаркам, ибо казарм для всех не хватало. Когда было свободное время, подносили лес и строили новые здания, а тут еще и зимнее время подошло, надо было торопиться перебираться в постоянные жилища… Главное, что поражало Резанова, это то, что сам правитель меньше всего заботился о своих удобствах и комфорте… его дом был не лучше избы любого из промышленных. Так описывал он проблему жилья:
«Но со всем тем люди в начале октября только вышли из палаток и поместились под кровли… Живем мы все очень тесно, но всех хуже живет наш приобретатель мест сих, в какой-то дощатой юрте, наполненной сыростью до того, что всякой день плесень обтирают и при здешних сильных дожжях со всех сторон как решето текущей. Чудной человек! Он заботится только о спокойном помещении других, но об себе самом беспечен до того, что однажды нашел кровать его в воде плавающую и спросил, не оторвало ли где ветром боковую из храмины его доску? — Нет, спокойно отвечал он, видно натекло ко мне с площади и продолжал свои распоряжения»…
Чем больше присматривался Резанов к Баранову, тем больше он проникался к нему уважением и не раз, когда представлялся случай, писал директорам компании о нем. Так и теперь, в холодный, дождливый ноябрьский вечер, сидя в своей хибарке, писал Резанов правлению:
«Г. Баранов есть весьма оригинальное и при том счастливое произведение природы. Имя его громко по всему западному берегу до самой Калифорнии. Бостонцы почитают его и уважают, а американские народы, боясь его, из самых дальних мест предлагают ему свою дружбу… Признаюсь вам, что я с особливым вниманием штудирую сего человека… неприятно однакож будет услышать вам, что в теперешнем положении компании сей не только для нее, но и для пользы государственной нужной человек решился оставить край сей. Назначенный им в преемники г. Кусков, человек весьма достойной и доброй нравственности. Я отличил его золотой медалью, которую принял он со слезами благодарности, но так же решительно отозвался, что оставаться не намерен»…
Резанов отмечает также и те меры предосторожности, которые приняты по приказу Баранова по охране крепости от возможного нападения индейцев. Слишком еще ярко и свежо в памяти вероломное нападение индейцев на форт Святого Михаила. Все замеченное им, Резанов, по мере возможности сообщает в Петербург: «Произведенное уже единожды американцами зверство научило всех крайней осторожности. Пушки наши всегда заряжены, везде не только часовые с заряженными ружьями, но и в комнатах у каждого из нас оружие составляет лучшую мебель. Всякую ночь по пробитии зори сигналы продолжаются до самого утра, ходят дозоры по всем постам»…
3
Навел порядок Резанов и среди моряков. Как-то, вскоре после приезда Резанова, явился к нему с визитом лейтенант Сукин, командовавший компанейским судном «Елисавета». Резанов в изумлении уставился на этого типа в каком-то невероятном костюме. На Сукине был сюртук и он был в шинели. Произошла сцена, похожая на ту, которая случилась в Петропавловске с Машиным.
Резанов поднял брови и, недоумевая, спросил «типа», как он описал его позже:
— Кто вы такой?
Тот довольно расторопно отрекомендовался:
— Императорского Российского флота лейтенант Сукин, командир судна «Елисавета»…
Резанов в негодовании перебил его и отчеканил:
— А я Императорского Российского двора действительный камергер Резанов, командир всей Русской Америки… Разрешите вас спросить, по какому праву явились вы ко мне одетым не по форме, полагающейся морскому офицеру Императорского Российского флота. Потрудитесь оставить меня и вернуться на свой корабль…
Смущенный Сукин щелкнул каблуками и виновато вышел. Не прошло и часа, как он вернулся, одетый в полную парадную форму. Резанов принял его и сурово сказал: