Колымский котлован. Из записок гидростроителя
Шрифт:
Я попрощался с Седым и вышел в коридор.
Доктор отвела меня от двери.
— Что за человек ваш Талип? Салават Юлаев? Я его боюсь. Даже судно не доверяет — все сам, и спит тут. Я уже смирилась, а он все свое: не будете лечить как следует — башка секирить буду. Кто знает, что ему в голову взбредет.
Успокаиваю доктора и спрашиваю про Седого. Доктор пожимает плечами: начался двусторонний отек легких.
А я так и не поговорил с ним, хотя были мы старыми товарищами. И вот итог: «Несчастный случай в быту со смертельным
Воспоминание о Седом
Однажды вызвали меня в Дражный на совещание. Подвозил до города Славка.
— Ты только вот что, дед, не лови мух, требуй техники, выколачивай, а ребята не подведут, зимой без буровых станков загнемся! Как-то был у геологов. Встретил там снабженца. Так он говорил, что у них запросто можно купить списанный станок, но еще вполне годный. Только надо металлолом с довеском сдать.
— Вот и хорошо, подбросишь меня до Мысовой, а сам завернешь, разузнаешь. От Мысовой я доберусь на оленях до Дражного.
— Ладно, — сказал Славка, — представителем, значит, буду.
Он сдвинул на ухо шапку и улыбнулся во весь рот.
— А что, дед, и сторгую — все по науке будет!
Сумерки сгустили синеву и затушевали полнеба. Вдали между отрогов гор показалось охотничье стойбище — Мысовая.
Гостеприимные хозяева покормили мясом, напоили крепким душистым чаем (только на этом стойбище так умеют заваривать: вначале на еловых шишках «поджаривают». заварку, а потом бросают ее в кипяток и укутывают). Старый охотник Кочегыр Урбан снарядил упряжку оленей, еще пару быков взял в запас, мы уселись на нарты, завернулись в оленьи дохи, и каюр погнал оленей, затянув нескончаемую песню.
В город я въехал ранним холодным утром. Кривые улочки с заснеженными крышами набекрень утопали по самые трубы в снегу. Метель в этих местах тяжелая. Основная масса снега не поднимается выше как на метр, и оттого улицы образуют коридоры.
Наш путь лежал к Строительному переулку. Проводник-якут поторопил оленей. Белый снег застонал под полозьями нарт. В черно-бархатной глазнице коричневый глаз оленя, словно в объективе, отражал увиденное.
Я втянул в оленью доху голову, закрыл глаза. Было тепло и уютно. Первый раз в жизни хотелось, чтобы дорога длилась бесконечно. Но олени скоро привезли нас в небольшой, заставленный строительными машинами двор. Проводник торопился засветло добраться до кормовой стоянки оленей, поэтому отказался даже от чая.
В маленькой конторе было пусто и светло от только что вымытого пола. Уборщица принесла дров, подбросила в плиту и тогда поздоровалась.
Передохнув, я пошел в столовую. Навстречу мне двигалась похоронная процессия. Надрывно рыдала труба. Странно: за гробом шел всего один человек. Высокий, с непокрытой головой, он неуклюже переваливался на кривых ногах.
Да это же Седой!
Гроб стоял на открытой машине, на новых цветастых коврах. Прижалась
Я подумал, кто же поможет Седому опустить гроб, и не раздумывая, пристроился к музыкантам.
…С Седым мы познакомились еще в мой первый приезд в Дражный. Я сошел с самолета с рюкзаком за плечами.
— Так вы, значит, из Заполярного? — спросила меня попутчица. — Случайно не знаете… — она назвала фамилию.
— Мы были с ним друзьями.
Разговорились. Я предложил женщине поднести чемодан. И мы вместе направились в город.
— Думал, тротуары у вас из золота, а тут, того и гляди, ногу сломаешь.
— В войну разобрали плиты с мостовой, было червонное, — улыбаясь, ответила женщина.
— Вы тоже золото роете?
— Рою.
— В самом деле? Вот интересно!
— Ну, чего интересного. Обычное производство, как на макаронной фабрике. Теперь ведь нет «фартовых», не куражатся золотишники, не стелют им бархатных дорог. — Моя попутчица улыбнулась. — Да не вздыхайте вы! Народ у нас гораздый, еще сами соблазнитесь.
— А почему бы нет? Только вряд ли. Макаронное производство меня не интересует, что-нибудь посмешнее надо, — стараясь попасть в шутливый тон, ответил я.
За четверть часа мы пересекли город. Даже на первый взгляд было ясно, что это поселение золотодобытчиков. Следы драг шли параллельно с главной улицей. Отработки — гряда промытой гальки. В косогоры из плиточника втиснуты халупы старателей вперемежку с двухэтажными деревянными домами. Много магазинов, столовых. Вокруг города гольцы, похожие на гигантские остроконечные купола. Это и есть Дражный. Мы подошли к ушедшей в землю избе.
— Если не торопитесь, заходите на чай, — пригласила попутчица.
Зашли. В избе было тепло. Около печи хлопотала пожилая женщина. На столе пофыркивал ведерный пузатый самовар с медалями.
Хозяйка ласково его успокаивала:
— Ну, что ты, милый, раскапризничался.
На шестке русской печи глиняные крынки, на полу домотканые половики, на подоконниках в горшочках герань. Я вспомнил свою маму. Она тоже любила домотканые половики на чисто вышарканном голиком полу.
Хозяйка пригласила нас к столу. Налила густой чай со сгущенными сливками, вздохнула:
— Вот так и живем.
В дверь постучали.
— Отшельники, — донесся с порога, низкий густой голос. Пригибаясь, гость снял шапку из дорогого меха. Мы познакомились.
Он и на самом деле был седым, но лицо молодое. Остроносые ботинки, змеиной окраски носки. Он прошел к столу неуклюже, на кривых ногах.
— Аромат-то какой, — потянул носом. — Но чай не моя стихия. Приглашают на коньяк.
— Сегодня без меня, — ответила хозяйка, — устала, с ног валюсь.
— Пощадим? — обратился ко мне Седой.