Кома
Шрифт:
– Возможно. Сьюзен, ты ведь должна понимать, что ты весьма соблазнительная девушка.
– Пошел на хрен.
Беллоуз ошеломленно посмотрел на Сьюзен. Затем он оглянулся вокруг, чтобы проверить, не слышал ли кто-нибудь их диалог. Все это время он не забывал, что они находятся в кафетерии. Он снова глотнул кофе и долгим взглядом посмотрел на Сьюзен. Она не отвела глаза.
– Зачем ты так говоришь? – тихо сказал Беллоуз.
– Потому что ты это заслужил. Мне уже осточертели такого сорта стереотипы. Когда ты говоришь, что я соблазнительная, то ты подразумеваешь, что я активно пытаюсь кого-то соблазнять. Поверь мне,
– Хорошо, может быть, "соблазнительная" – это неудачное слово. Я тебя ни в чем не обвиняю. Ты привлекательная девушка...
– Ладно, это ведь гигантская разница, сказать кому-нибудь "соблазнительная", или сказать – "привлекательная".
– Хорошо, я подразумевал привлекательная. Сексуально привлекательная. Но есть люди, которым эти понятия трудно различить. Ладно, Сьюзен, я не собираюсь спорить. Кроме того, мне уже пора идти. У меня через пятнадцать минут операция. Если ты хочешь, мы можем поговорить об этом вечером за обедом. Если, конечно, ты еще хочешь со мной обедать, – Беллоуз, поднимаясь со стула, взялся за свой поднос.
– Конечно, обед – это здорово.
– Между прочим, почему бы тебе не попробовать вести себя нормально?
– Хорошо, но мне нужно провернуть еще одно дело.
– Это что еще?
– Старк. Если он мне не поможет, я все брошу. Без поддержки я обречена на неудачу, если, конечно, ты не достанешь для меня информацию с компьютера.
Беллоуз вновь поставил свой поднос на стол.
– Сьюзен, не проси меня ни о чем таком, потому что я не могу этого сделать. А что касается Старка, Сьюзен, ты сумасшедшая. Он тебя живьем сожрет. Гаррис просто ангел по сравнению с ним.
– Но я рискну. Это, возможно, безопаснее, чем какая-нибудь малая операция в Мемориале.
– Это нечестно!
– Нечестно? Что это за слово? Почему ты не спрашиваешь Бермана, честно ли это?
– Это невозможно.
– Невозможно? – Сьюзен остановилась, ожидая, чтобы Беллоуз объяснился.
Она не хотела думать о худшем, но это получалось у нее автоматически. Беллоуз вновь взялся за поднос без всяких объяснений.
– Он ведь еще жив, не так ли? – спросила Сьюзен с дрожью отчаяния в голосе. Она поднялась и пошла вслед за Беллоузом.
– Если считать, что человек жив, если бьется его сердце, то он жив.
– Он в послеоперационной?
– Нет.
– В БИТе?
– Нет.
– Ладно, я сдаюсь, где же он?
Беллоуз и Сьюзен поставили свои подносы на транспортер для грязной посуды и вышли из кафетерия. Они тут же попали в поток людей в холле и ускорили свои шаги.
– Его перевели в Институт Джефферсона в южном Бостоне.
– Что это за чертов Институт Джефферсона?
– Это учреждение, предназначенное для хронического интенсивного ухода, построенное как часть проекта Организации Здравоохранения. Предполагается, что его построили, чтобы снизить стоимость интенсивной терапии. Вообще-то, он частный, но правительство финансировало строительство. Его концепция и планы опубликованы в гарвардском бюллетене.
– Я никогда о нем не слышала. Ты там был?
– Нет, но хотел бы. Я только снаружи его видел. Он страшно современный... массивный и прямоугольный. Я обратил внимание, что там на первом этаже нет окон. Бог знает, почему я это заметил, – Беллоуз покачал головой.
Сьюзен улыбнулась.
– В этом Институте, – продолжил Беллоуз, – для медиков организованы экскурсии, они проходят каждый второй вторник месяца. У тех, кто там был, осталось сильное впечатление. Очевидно, эта программа имеет большой успех. Туда поступают все хронические больные из БИТов в коматозном состоянии или с чем-нибудь такого же типа. Идея заключается в том, чтобы освободить койки для острых больных в больничных БИТах. Я думаю, что это хорошая идея.
– Но Берман в коме совсем недолго. Почему его так быстро туда перевели?
– Фактор времени менее важен, чем стабильность состояния. Я думаю, дело с ним будет тянуться очень долго, и, по-моему, его состояние очень стабильно, не так, как у твоей подруги Гринли. Боже, она просто заноза у меня в заднице. Все осложнения, какие известны, у нее есть.
Сьюзен вновь подумала об эмоциональном отчуждении врача от больных. Ей было трудно понять, как Беллоуз мог так безразлично говорить о трагедии Нэнси Гринли.
– Если бы ее состояние было стабильно, – продолжил Беллоуз, – или была бы хотя бы тенденция к этому, я бы моментально перевел ее в Институт Джефферсона. Ее случай требует огромных затрат времени, и никакой награды. В действительности, мне от нее не будет ничего хорошего. Если она у меня останется живой, пока меня не переведут в другое отделение, то я хотя бы профессионально не пострадаю. Это похоже на то, как все наши президенты относились к Вьетнаму. Они не могли выиграть эту войну, но и проигрывать Вьетнам тоже не хотели. Выгоды не было никакой, а убытков – масса.
Они подошли к главному лифту, и Беллоуз нажал кнопку лифта "Вверх".
– О чем я говорил? – Беллоуз озабоченно почесал голову.
– Ты говорил о Бермане и БИТе.
– О да. Хорошо, я полагаю, он в стабильном состоянии, – Беллоуз посмотрел на часы на руке, затем, выругавшись, на закрытые двери лифта. – Чертовы лифты. Сьюзен, я не из тех, кто любит давать советы, но сам ничем другим помочь не могу. Если ты считаешь, что должна, то сходи к Старку, но помни, ты поставишь меня в очень неудобное положение, поэтому действуй по обстановке. А после встречи со Старком лучше брось свой крестовый поход. Это будет концом твоей карьеры еще до того, как она начнется.
– Ты беспокоишься о моей карьере или о своей?
– И о той, и о той, – сказал Беллоуз, пропуская выходящих из лифта пассажиров.
– Ты по крайней мере честен.
Беллоуз зашел в лифт и махнул Сьюзен рукой, говоря ей что-то про половину восьмого. Сьюзен предположила, что он говорил про их запланированный обед. Ее часы в это время показывали одиннадцать сорок пять.
Вторник, 24 февраля
11 часов 45 минут
Беллоуз смотрел вверх на лифтовой указатель этажей. Для этого ему пришлось сильно закинуть голову, так как указатель располагался прямо над ним. Он прекрасно понимал, что нужно торопиться, чтобы успеть на операцию. Беллоуз должен был оперировать шестидесятидвухлетнего мужчину по поводу геморроя. Это была для него не самая захватывающая операция, но он любил оперировать. Оперируя, он ощущал особое чувство ответственности, которое доставлял ему скальпель в руке, и, в самом деле, ему было все равно, где работать – на руке, на желудке, ротовой полости или анальном отверстии.