Командир и штурман
Шрифт:
– Держите его в таком положении, – распорядился доктор и пустил ему кровь за ушами. – Мистер Риккетс, будьте добры, раскурите мне эту сигару.
Те моряки, которые были свободны – не соединяли сломанный рей, не ставили заново парус и не поднимали его, не отлаживали такелаж, – украдкой поглядывая на фрегат, с удовлетворением наблюдали, как доктор Мэтьюрин вдувал табачный дым в мех, а затем вставил его наконечник в нос пациента. Пока его помощник придерживал рот и вторую ноздрю закрытыми, доктор накачивал в его легкие едкий дым, одновременно раскачивая подвешенное тело таким образом, чтобы кишечник давил на диафрагму. Эллис начал кашлять, задыхаться, его вырвало, в него снова накачали
– Можете перерезать веревку, – обратился Стивен к завороженным этим зрелищем матросам. – Теперь ясно, что он родился, чтобы быть повешенным.
За это время фрегат успел значительно приблизиться к «Софи», и его орудийные порты можно было сосчитать невооруженным глазом. Это был тяжелый фрегат – одним бортовым залпом – он мог обрушить на них триста фунтов металла против двадцати восьми фунтов у шлюпа. Однако он был очень тяжело нагружен и плохо держался на волне. Нос фрегата регулярно рассекал зыбь, вздымая ввысь белые буруны, и было видно, что движется он с трудом, хотя заметно приближался к «Софи». «Однако, – произнес про себя Джек, – могу поклясться, что с таким экипажем ему придется убрать бом – брамсели еще до того, как окончательно стемнеет». Внимательно изучая поведение «Дедэньёз», он убедился, что на нем множество новичков, если вообще не новая команда – вещь обыкновенная на французских судах. «Однако он может попытаться взять нас в вилку».
Капитан посмотрел на солнце. Оно все еще было высоко над горизонтом. Сделав сотню поворотов от кормовых поручней до пушки, затем от пушки до поручней на юте, оно по-прежнему оставалось высоко над горизонтом и находилось на прежнем месте, улыбаясь идиотской улыбкой через щель между нижней шкаториной марселя и реем. За это время фрегат заметно приблизился к «Софи».
Между тем будничная жизнь на шлюпе шла своим чередом, как бы сама по себе. Экипаж свистали на ужин в начале первой «собачьей» вахты; после того как пробило две склянки и Моуэт выбрал лаг, Джеймс Диллон обратился к капитану:
– Прикажете объявить боевую тревогу, сэр?
Говорил он несколько неуверенно, поскольку не знал, в каком настроении Джек Обри. Он смотрел мимо капитана на фрегат, паруса которого, сверкавшие в лучах солнца, производили незабываемое впечатление, а белые буруны под форштевнем словно придавали ему дополнительную скорость.
– Конечно, непременно. Выслушаем отчет Моуэта, а затем обязательно объявляйте боевую тревогу.
– Семь узлов четыре сажени, с вашего позволения, сэр, – доложил Моуэт лейтенанту, который повернулся к капитану и, коснувшись полей треуголки, повторил цифры.
Барабанная дробь, глухой гул босых ног, бегущих по палубе к боевым постам; затем длительный процесс привязывания сеток к марселям и брамселям, поднятие добавочных предохранительных бакштагов к брам – стеньгам (поскольку Джек Обри решил к ночи поставить дополнительные паруса); сотни незначительных изменений в распределении, нагрузке и угле установки парусов – все это требовало времени, но солнце еще не зашло, а между тем расстояние между шлюпом и «Дедэньёз» все больше и больше сокращалось. Фрегат нес слишком много верхних парусов и слишком много парусов на бизань-мачте. Однако казалось, что все на его борту сделано из стали: француз не убрал ни одного паруса и не рыскнул (как все надеялись), несмотря на резкое отклонение от курса, произошедшее дважды во время последней «собачьей» вахты, от которого у капитана фрегата, должно быть, едва не остановилось сердце. «Почему же он не подтягивает наветренную шкаторину у грота и не ослабляет напор ветра на паруса? – подумал Джек. – Чует добычу…»
Все, что можно было сделать на борту «Софи», было сделано. Оба судна мчались в полном безмолвии, рассекая теплое, ласковое море при свете лучей вечернего солнца; фрегат постепенно догонял их.
– Мистер Моуэт, – произнес Джек Обри, обойдя посты. Отделившись от группы офицеров, стоявших на левой стороне шканцев, внимательно разглядывая «Дедэньёз», к капитану подошел мичман. – Мистер Моуэт, – повторил Джек и замолчал. Снизу, заглушая пение дувшего с раковины ветра и скрип такелажа, доносились звуки сюиты для виолончели. Юный помощник штурмана внимательно, с готовностью услужить, смотрел на капитана, учтиво наклонив к нему долговязую фигуру, стараясь удержаться на ногах во время кренов. – Мистер Моуэт, будьте добры, прочтите мне ваше стихотворение, посвященное новому гроту. Я очень люблю поэзию, – добавил он с улыбкой, увидев на лице мичмана настороженное, невеселое выражение.
– Хорошо, сэр, – неуверенно ответил Моуэт обыкновенным голосом, затем довольно суровым тоном произнес: – «Новый грот» – и продолжил:
Грот, шквалом что разорван был недавно,
Поставлен вновь, на ветре трепеща,
Поднят на гордень,
Укреплен на рее
И к гитовам подтянут,
Нок – гордени, бык – гордени нужны,
Чтобы ослабить шкоты, нам важны,
Коль хочешь натянуть ты парус поскорей,
Возьмись за снасть, что надо, подружней.
– Великолепно, превосходно, – воскликнул Джек Обри, хлопнув юношу по плечу. – Такое стихотворение стоит того, чтобы его напечатали в «Журнале для джентльменов». Прочтите мне еще что – нибудь.
Скромно потупив глаза, Моуэт набрал в грудь воздуха и стал декламировать «Случайные строки»:
Ах, если бы умел я до конца
Искусством вечным открывать людей сердца,
Тогда бы перестал я целый век
С тоской взирать на тот далекий брег!
– Действительно, «далекий брег», – повторил Джек Обри, качая головой, и в это мгновение услышал первый пристрелочный выстрел с фрегата.
Буханье погонного орудия как бы ставило знаки препинания к стихам Моуэта, однако они увидели падение ядра лишь в тот момент, когда нижний край солнечного диска коснулся линии горизонта. Двенадцатифунтовое ядро упало в двадцати ярдах от правого борта шлюпа. В это время Моуэт дошел до злосчастного двустишия:
Дрожа от страха неизбежной смерти,
Они жалели лишь себя, поверьте!
Он был вынужден сделать паузу и объяснить, что, «разумеется, сэр, речь идет о моряках коммерческого флота».
– Тогда это объясняет дело, – отозвался Джек. – Однако, боюсь, вынужден прервать вас. Прошу вас, скажите казначею, что нам нужны три самые большие бочки, и поднимите их на полубак. Мистер Диллон, мистер Диллон, мы намерены построить плот и установить на него гакабортный фонарь и три или четыре фонаря поменьше. Надо сделать это под прикрытием фока.
Чуть раньше урочного времени Джек Обри приказал зажечь гакабортный огонь. Войдя в свою каюту, он убедился, что ее кормовые окна видны на большом расстоянии. После того как сгустились сумерки, ходовые огни зажглись и на фрегате.
Более того, он увидел, что на грот – и бизань-мачте убраны бом – брамсели. Теперь, с убранными бомбрамселями, «Дедэньёз» превратился в черный силуэт, резко выделявшийся на фоне фиолетового неба. Его погонное орудие каждые три минуты выплевывало оранжево – красное пламя, появлявшееся раньше, чем звук выстрела достигал «Софи».