Командир Особого взвода
Шрифт:
Увозить его не стали. По приказу командира, каждый из солдат просто разрядил в шамана, так и не пошевелившегося, всю обойму своей винтовки. Тело, до отказа набитое сплющенным свинцом, закопали тут же, на берегу озера, без всякого знака. «Нехорошо, неладно сделали, — шептались по чумам ненцы, покуривая трубки, — не убили до конца. Вернется».
Вернулся.
Споткнувшись на кочке, Нефедов тихо ругнулся. Мысли перескочили на другое. Старшина поймал себя на том, что думает о своих — как они там сейчас? Оторванный от Особого взвода, Степан чувствовал себя непривычно
Два месяца назад полковник Иванцов был немногословен. Разговор с ним вышел коротким.
— Отправляйся в Обдорск, Степан, — сказал он. После недавнего ранения Иванцов еще больше сутулился, напоминая медведя-шатуна — старого, облезлого, но все еще опасного и сильного.
— В Обдорск? — Нефедов удивился. — Да это ж черт-те куда! Что случилось, товарищ полковник?
— Туда полетишь самолетом. Оттуда тоже — выделяют тебе персонального воздушного извозчика, понимаешь. Гидроплан, прямо с завода. Кое-кто, — Иванцов мельком глянул на висевшую в углу карту Москвы, — кое-кто считает, что ты там пригодишься, и даже очень. Из Обдорска пришла шифрограмма. На Ямале, на острове Белом, найдены следы базы немцев.
— На Ямале? — недоверчиво переспросил Нефедов. — Это ж прямо у пограничников под носом! Чем они смотрят?
— Так-то оно так… А ты знаешь, сколько там пограничников сейчас? Посты — один на триста километров, больше никак позволить себе не могли в войну. Тут не то что базу, тут можно целый флот в Обскую губу привести и там спрятать.
— Ну, ладно. База. А я-то при чем? Там свои чистильщики есть.
— Не просто база, Степан. Есть факты — не спрашивай, что и откуда — что на этой базе в свое время работали спецы. Сеть ловушек там такая… заходи — не бойся, выходи — не плачь, как говорится. Хуже того — немцы, похоже, сумели договориться с местными шаманами, и такого там наворотили… Бомбить пытались, дальнюю авиацию посылали.
— И что?
— И ничего! Не нашли летчики этой базы, как сквозь землю провалилась… Короче говоря, старшина, приказано откомандировать тебя туда.
— Кто со мной? — Нефедов уже мысленно прикидывал варианты.
— Бери Никифорова. И все. Все! — Иванцов повысил голос, глядя на Степана, кторый уже собирался ответить что-то злое. — Больше никого не дам. И не могу дать. Здесь такое творится после войны, что каждый человек, альв ли — на счету. Бери кого даю! Он сибиряк, парень крепкий, да и разбирается в этих делах…
«Этими делами» полковник Иванцов всегда называл боевую магию.
Перелет до Обдорска запомнился старшине Нефедову только тошнотворной болтанкой и пронизывающим холодом, от которого ноги в шнурованных ботинках превратились в два задубевших полена. Всю дорогу Степан страшно завидовал Никифорову, который предусмотрительно обзавелся унтами и мирно спал, укутавшись в полушубок. На аэродроме их встретили — только затем, чтобы через сутки усадить в гидроплан и отправить на Ямал. Им повезло — вода в Обской губе еще не встала, самолет благополучно проскользил до самого берега.
Дальше началась выматывающая нервы и тело бесконечная северная дорога.
Олени. Олени. Олени. Собаки. Лыжи. Снова олени. Мгновенно набравшая силу полярная зима. Степан и Никифоров, вместе с несколькими приданными в Обдорске солдатами из местных уроженцев, мотались по дальним стойбищам — небритые, вечно голодные, с красными от недосыпа глазами. Но головоломка постепенно выстраивалась — сквозь глухое испуганное молчание ненцев, сквозь слухи и выдумки, кочующие по тундре, сквозь отрывочные шифрограммы, которые удавалось принять в пурге, если Никифоров мог открыть канал связи. Каждая новая часть мозаики становилась на место, и Степан, сметая крошки последних сухарей в ладонь, чувствовал, как беззвучно собирается нужный механизм — словно «парабеллум» из отдельных промасленных деталей.
Все следы вели к Белому острову — и к Табкоче Ямалу.
И вот теперь все полностью встало на свои места. Шаман вернулся — живой ли, мертвый, неважно. Степан привычным чутьем уже ощущал угрозу, исходившую от этого странного существа, с которым ему — он знал этот точно- вскоре предстояло столкнуться лицом к лицу.
— Откуда знаешь? — спросил Степан Нефедов, отставляя в сторону пустую кружку. Никифоров постучал по старинному медному чайнику. поднял крышку, сыпанул туда еще горсть заварки.
— Завтра — Ночь Ворона. Здесь верят, что в эту ночь мертвые тоже встают из могил и идут платить живым за все обиды.
Они сидели в чуме Маруя Яптика. Совсем бедный чум, шкуры во многих местах прохудились и оттуда нещадно задувал холодный зимний ветер, заставляя спящих кучей солдат натягивать на лица куртки и сжиматься комком. Сам хозяин с извиняющейся улыбкой сидел чуть поодаль и при скудном свете очага латал рваную малицу, пришивая на нее очередную заплату, которых и так уже густо пестрело на вытертой до блеска оленьей коже.
— Отсюда до Белого совсем немного — километров десять через пролив, — Никифоров засучил рукав гимнастерки, ловко выхватил из огня печеную картофелину, подул на нее, уронил под ноги.
— Картошка здесь откуда? — удивился Нефедов, недоверчиво трогая обугленный клубень. Никифоров улыбнулся.
— Это, товарищ старшина, трофей. Маруй говорит, что здесь несколько лет назад большой корабль всплыл из-под воды и разбился в шторм на камнях.
— Очень большой, совсем большой, — пробормотал Маруй Яптик, протаскивая нитку сквозь малицу.
— Подводная лодка, что ли?
— Похоже на то. Гляди.
Никифоров выдернул из костра не догоревшую еще палку, указал ей вбок. Приглядевшись, Степан хмыкнул. У стены чума лежал лист поржавевшего железа, на котором четко виднелась часть свастики.
— Местные жители что успели — растащили, а остальное утянуло в океан. Так что, в войну тут, видать, не совсем спокойно было…
— Понятно, — старшина снова задумчиво потрогал пальцем горячую картофелину, потом спросил:
— Значит — завтра? С Обдорском связи нет?