Командир Т-34. На танке до Победы
Шрифт:
Фронтовой быт
Кормили нас нормально, особенно в конце войны. Но мы ведь и не избалованные были в плане питания. Вот я, например, дома как привык? На завтрак всегда жареная картошка. В обед суп, может, что-то еще. А на ужин только стакан молока и кусок хлеба. И всего раза два в неделю мясо. Так что в этом плане для меня сложностей не возникало.
Знаю, что многие от однообразного армейского питания чего-то всю жизнь терпеть не могут. У меня ничего такого нет. Как любил кашу с детства, так и ем ее с тех пор. Разную, но каждый день на завтрак обязательно применяю.
Запомнились вкусные американские консервы. Когда в училище учились, помню, задавал
Зато когда банку открываешь, это совсем другое дело. Если на черный хлеб кусочек положишь, вот красота…
Немецкие продукты тоже пробовал, очень понравились. Даже мед понравился. Он у них был в упаковочках по 100–200 граммов, как сейчас сметана. Чувствуется искусственный, но все равно вкусно. Но особенно нравились рыбные консервы. Правда, как прочитаешь на этикетках «произведено в Дании, Голландии», так сразу ругаемся на них нехорошими словами: «Вот сволочи, кормят немцев.»
Иногда мне хочется картошки в мундире, и когда беру ее в руки, то аромат и вкус напоминают мне детство и один эпизод с войны.
Когда мы только прибыли в 40-ю бригаду, то марш на передовую выдался продолжительным и напряженным. Особенно для механиков-водителей. И вот на рассвете мы остановились в украинском селе. Объявили большой привал. Дозаправились, ожидаем батальонную кухню. И тут наш богатырь, механик-водитель Савин вдруг неожиданно вспомнил про картошку: «Я бы целый чугун, наверное, съел.» Другие члены экипажа его поддержали.
Втроем заходим в ближайшую хату, а там за пустым столом ребятишки мал мала меньше. У печи хозяйка. С разрешения присели на лавку. Но что это, не сон ли? Хозяйка вынимает из печи чугунок с картошкой в мундире. Мы аж переглянулись. Хозяйка стала настойчиво угощать. Берем по две картофелины, она приятно обжигает ладонь, и ее тепло проникает внутрь. На столе появляется вместительный чайник с кипятком. Я шепнул радисту-пулеметчику, и он принес из танка две суточные упаковки НЗ. Положил их на стол. Хозяйка отказывается, а детишки выразительными глазенками смотрят на эти необычные предметы. Но тут поступает команда: «Вперед!» Выхожу последним из хаты, а вся семья, выстроившись у порога, провожает нас. На глазах хозяйки слезы, она вытирает их концом длинной юбки. Казалось бы, ничего особенного не случилось, но вот всю жизнь вспоминаю этот эпизод…
Еще запомнилось, как в Кракове мы впервые попробовали знаменитой краковской колбасы. Для нас это целое событие. У нас же все деревенские, так что о существовании колбасы мы только слышали, но далеко не все ее пробовали. А тем более настоящей краковской. Я, например, перед войной всего два раза пробовал самой дешевой чайной колбасы. Один раз где-то с отцом на ярмарке, и один раз друг угостил.
Вот, значит, брали мы Краков. Здорово там повоевали, много всяких событий приключилось. Но несколько суток не спали, и, когда выдалось затишье, все, конечно, сразу повалились спать. И вдруг меня будит наводчик Гаврилюк. Бывалый мужичок, лет под 40. Хозяйственный такой, с ним я забот не знал с пропитанием. Резерв он нам всегда обеспечивал. Но где, чего доставал, понятия не имею. И тут он меня будит и говорит: «Командир, тут колбасу где-то делают. По запаху чую!» – «Действуй!»
А надо сказать, что в Кракове было мало разрушений. Мы тут и сами не очень уж старались палить направо и налево. Вот потом в Германии хотелось навредить по полной. Что было, то было. А в Польше нет. Тем более такой красивый город, солидные костелы кругом.
В общем, смотрю, он в соседний дом зашел. Ничего. Во второй зашел, выходит, руки вытянул вперед, а на них висят круги колбасы. Подходит: «Командир, колбасы поедим!» Всех поднимаю,
Потом он рассказывает: «В подъезд захожу, стучу, двери открывают, а запаха нет. Но на втором этаже, как открыли, сразу такой запах шибанул. Захожу, а там пожилой поляк с женой. Поздоровались, и он без всяких подает команду жене. Та принесла колбасы, но я все-таки пошел посмотреть. Оказывается, в одной комнатке у них полуфабрикаты, а в другой уже готовые висят».
Теперь насчет обмундирования. Одевались мы просто. Шлем, телогрейка, ватные брюки, сапоги, а зимой валенки. Командирский ремень на брюках, на нем справа мой ТТ. На груди за пазухой трофейный пистолет. В телогрейке два кармана, в каждом по «лимонке». И всегда имел при себе два индивидуальных пакета. Один с документами в левом кармане, второй в заднем кармане штанов. На руке всегда часы и компас – вот моя обычная экипировка. Даже если выскочу из танка, то просто так меня не возьмешь. Потому что главное чего я боялся – попасть в плен. Об остальном даже не думал, а вот насчет плена мыслишка иногда проскакивала. А уж на крайний случай держал одну гранату.
Вши, конечно, были. А как на войне без этих обойтись?! Мылись-то редко. Но у нас эта проблема проще решалась. Соляркой швы промажешь, и они там больше не живут. По спине могут бегать, а там их нет. А вот кальсоны почаще приходилось чистить и промазывать. Но тут возникала другая напасть. В местах изгибов сильно натирало.
И фурункулы вскакивали, но это от простуды. Помню, в январе 44-го один вскочил под мышкой, и я остался фактически с одной рукой. Но идти с фурункулом в санчасть я считал позорным, а кто-то и с перевязанным пальцем ходил… Пришлось вспомнить о дедовском методе лечения этой заразы. Пережевал мякоть черного хлеба, добавил туда прилично соли, приложил на фурункул и перевязал бинтом. Повторил эту процедуру несколько раз, и закончилось тем, что Савин удалил мне гной из раны.
Но понятно, что зимой стремились изыскивать различные возможности дополнительно экипироваться. У меня это дело поставлено было строго. Кто-то отвечал за питание, кто-то за отдых. Если что-то трофейное подвернулось, почему бы не прихватить? Ведь не на себе тащить.
Помню, как-то удалось обнаружить и приобщить на взвод двадцать пар немецких зимних перчаток. Несколько позже где-то приобрели два шерстяных одеяла. Но вскоре машина сгорела, и мы в одно мгновение лишились всех наших «сокровищ». А однажды вместо сгоревшей в танке шинели выдали бушлат. Он вроде теплее, но им никак не укрыться.
Но на самом деле это все ерунда. Единственно, что меня по-настоящему донимало на фронте – постоянный недосып. Иногда на марше думаешь, вот сейчас засну и с крыла под гусеницы свалюсь.
Летом танкисты обычно спали под танками – рыли окопчики под ними. Но мне перепало две осени, две зимы и две ранние весны. К тому же их копают, будучи в обороне. Но поскольку наше соединение в обороне стояло очень и очень редко, то такие окопчики мы копали считаное количество раз. А так в основном в движении. То ли марш, то ли атака, то ли еще что-то. И только когда становится понятно, что простоим в обороне несколько дней, вот тут под машинами выкапывали такие окопчики. Но он всего на два человека, и кто-то в танке обязательно дежурит. Один из них стреляющий – либо наводчик, либо командир. Вот в январе 45-го перед самым наступлением с Сандомирского плацдарма мы в таком окопчике целую неделю прожили. Но мы как раз перед этим новые машины получили, и в комплекте к ним шли и небольшие печурки и брезент. Брезентом накрывались, печку устанавливали, растопили, и прекрасно.