Командировка в ад
Шрифт:
— Говорят о предательстве, — добавил Дю-Жхе, невозмутимый, как обычно.
— Кто гврит? — я ощутил, что раздуваюсь от злости, как воздушный шар. — Равуда? Крсноглазое отрдье!?
— Погоди, не бесись, ха-ха, — примирительно сказал Макс. — Тебя водят в город. Одного. Зачем? Кроме того, тебя допрашивал этот длинный тип. И бриан тебя спасли, ну тогда…
— Когда Равуда хотел тебя убить в фургоне, фургоне, — безжалостно закончила Юнесса.
Они все смотрели на меня не как на десятника, не как на соратника,
И я понимал, что Равуда может действовать не только грубой силой, но и разговорами, и что у него есть помощники и сочувствующие, даже тут, среди моих бойцов.
— Поймите, он этого и добивается! Хчет поссорить вас со мной! Чтобы я был один! Чтобы…
— Просто скажи, о чем был разговор с длинным! — перебил меня нахмурившийся Макс. — Правду!
Я закрыл глаза, глубоко-глубоко вздохнул.
— Он предлагал мне перейти на их сторону. Называл меня… «человек с кривой судьбой»… или извилистой? Но я отказался! — тут эмоции все же прорвались, я почти кричал. — Это правда, клянусь здровьем дчери! И подумайте — что могут дать мне бриан?
Кто-то и правда задумался, кто-то поверил мне после клятвы, тот, кто знал о моей семейной ситуации, но другие не хотели думать и верить, зато ощущали злость, усталость и ненависть, и для ненависти требовался фокус, на котором можно сорвать злость и усталость. Равуда сработал мастерски, он выстроил факты, реальные факты так, что я стал выглядеть настоящим предателем.
Как жаль, что я не убил его тогда, когда мы были в окружении!
Проклятая Лиргана, остановившая меня в последний момент!
— Больше мне нечего сказать, — я без сил опустился на свою койку и открыл банку. — Если не верите… я ничего не мог сделать…
И питательная слизь в этот момент показалась мне еще более противной, чем обычно, у нее был вкус отчаяния и одиночества.
Глава 16
Очередной фильтр находился в коротком переулке, что выходил на круглую площадь. Мостовую из серых камней на площади покрывал сложный концентрический узор — круги, многоугольники, хорды, алые, ярко-желтые, изумрудные.
Я работал, конвоир лениво наблюдал за мной, прислонившись к стене дома, а на площади тем временем собирались дети — на человеческий взгляд лет пяти-шести. Они не играли, не кричали, не бегали друг за другом, даже не разговаривали, они приходили сами, и садились прямо на землю.
Черноволосые и тощие, они не напоминали Сашку, но при взгляде на каждого я вспоминал дочь. И сердце мое сжималось от тоски и тревоги — увижу ли я ее снова, выберусь ли из этих подземелий, и если даже
В прошлый раз все вышло неплохо, разве что окончательно вылечить дочь не удалось.
— А что там происходит? — спросил я, когда детей собралось десятка два.
Куча мелочи, и ни одного взрослого.
— Работай! — конвоир оглянулся на площадь. — Сегодня день всеобщей радости.
Я хмыкнул и вернулся к фильтру, который оказался в очень плохом состоянии. Пришлось буквально разобрать его и собрать заново, заменив все проржавевшие или сломанные детали.
Я ушел в работу с головой, а о детях вспомнил, только услышав заунывное, но торжественное пение.
Подняв голову, я обнаружил, что людей на площади стало много больше, что помимо мелкоты появились и взрослые: мужчины сплошь в традиционных безрукавках и штанах, женщины в платьях, жрецы в ярких балахонах и шапочках. Они выстроилидетей в кружок в центре, запели, и тут переводчик мой почему-то не справился, я не мог понять ни слова.
— Работай, — повторил конвоир, и я сделал вид, что ковыряюсь в фильтре, хотя продолжил тайком наблюдать.
Да и сам конвоир повернул голову, застыл, точно зачарованный.
К взрослым голосам присоединились детские, открыли рты мужчины и женщины. Жуткая, пробирающая до костей мелодия завибрировала под куполообразным потолком, заплясала внутри мозга, накатило желание зажать уши и немедленно сбежать отсюда, спрятаться где-нибудь в темноте.
Затем пение смолкло, и я вздохнул с облегчением.
— Хей! — воскликнул один из жрецов, в темно-синей, как грозовая туча, одежде. — Возрадуем же источник света!
— Хей! — повторил второй, в ярко-алом. — Возрадуем же законы!
— Хей! — добавил третий, в черном, как ночь. — Возрадуем же опору под ногами!
Эта троица находилась на равном расстоянии друг от друга, наверняка они стояли на вершинах треугольника, вписанного в самый большой круг, но из моего закутка точно видно не было.
Простые горожане начали опускаться на колени, и я подумал, что «день всеобщей радости» — местный религиозный праздник, и что наверняка сейчас последует молитва или какое-нибудь причастие, а площадь с разлинованной мостовой заменяет бриан святилище. Только вот при чем тут дети?
Жрец в темно-синем махнул, к нему подбежалюноша с кипой белой ткани в руках. Служитель аборигенских богов выдернул из нее что-то вроде полотенца, шагнул вперед, и повесил его на голову ближайшему ребенку, такой же предмет достался второму, третьему, пока все они не оказались в этих платках.
Юноша убрался прочь, жрец вернулся на место, а дети принялись танцевать. Закружились сначала на месте, а потом двинулись в хороводе, неотличимые друг от друга благодаря развевающимся белым полотнищам.