Командировка
Шрифт:
Спасибо, ей-богу... Я и сам заметил что-то такое в себе неладное... Какие-то навязчивые идеи. Вы знаете, я же холостяк. Не разведенный, а просто холостяк. А тут, уже два дня, только и думаю о том, как бы поскорее жениться. Ни с того ни с сего. Взбрело в голову, как блажь какая. И в самом деле, наверное, придется жениться...
– Девушку-то приглядел, Витя?
– спросил Перегудов.
– Приглядел, Владлен Осипович. Совсем молоденькая, невинная. С ребенком, правда. Ну так что ж, что с ребенком,верно?
– Ты вот что, Виктор Андреевич, - предупредил, - не зарывайся все же слишком... Здесь не гостиная. Ты объясни, зачем тебе все это?
– Да, да, -
Они все трое были мне чужие люди, и одновременно я чувствовал с ними неразрывную свою связь, общность.
– Мне кажется, - ответил я, - что если я приму ваши правила игры, то подведу не только себя, но и вас, да и многих других. Больше мне и сказать нечего
Перегудов смотрел в сторону. Капитанов курил.
осыпая колени пеплом. Никорук уныло чмокал губами.
Я не сумел высказать то, что хотел, что должен был.
Не получилось. Да и не могло получиться. Пройдет время, прежде чем я одолею привычную немоту. Если одолею.
– Вы в самом деле больны, - сказал Перегудов, продолжая изучать горшки с цветами на подоконнике.
– Жалко, что вы не можете услышать себя со стороны... Что ж, всего хорошего. У меня больше нет вопросов.
– Минуточку, - вступил Федор Николаевич.
– Вы что же, действительно считаете нас всех мошенниками? Или уж как похуже?
– Считает, - ответил за меня Капитанов.
– А себя считает новоявленным мессией.
Я пожал плечами.
– Идите, идите!
– подтолкнул Перегудов. В его глазах я прочитал сожаление. Лицо Никорука, так недавно сиявшее добродушной лаской, сейчас было похоже на потухшую свечку. Капитанов отвернулся
– До свидания!
– сказал я, неизвестно чего ожидая. Никто не ответил.
Директор, Петр Ипполитович, не поднялся мне навстречу, но приветливо указал на стул и осведомился, кто я и по какому делу. Я назвался и положил перед ним листки своей докладной. Потом сел и начал считать ворон. На середине первой странички Петр Ипполитович сказал: "Ах, да, помню!" - и цепко взглянул на меня из-под очков. Дочитав до конца, он повторил "да, да, помню!", перевернул листки: нет ли чего на обратной стороне. Не было там ничего.
– Ну и что?
– спросил он, сняв очки и лаская пальцами роговые дужки. Разве решение этого вопроса не в компетенции Перегудова?
– Мне кажется, его решение неверно.
– Вам кажется? А вы кто?
– он заглянул в конец докладной.
– Ах, да, помню, - старший консультант.
Как ваше имя, отчество?
– Виктор Андреевич.
– Хорошо, Виктор Андреевич, будем считать, что вы просигнализировали и сигнал принят. Спасибо вам, так сказать, за бдительность, вы удовлетворены?
– Нет, - сказал я.
– Прошу дать рекламации официальный ход и потребовать официального ответа.
– ?..
– В противном случае вынужден буду сообщить по инстанции.
Петр Ипполитович снова водрузил на нос очки и прочитал докладную вторично. Работа мысли никак не отражалась на его курносом костистом лице. Зазвонил телефон, и несколько минут Петр Ипполитович обсуждал с кем-то детали закупки партии электромоторов.
– Работнички аховые!
– сказал Никитский, повесив трубку. На меня он посмотрел так, словно удивился, что я еще здесь.
– У вас конфликт с Владленом Осиповичем?
– Нет.
– Но вы не можете прийти к единому мнению?
– Да.
Первый раз Петр Ипполитович улыбнулся. Это была улыбка мудреца, разгадавшего наконец тайну философского камня. Он подул на стеклышки очков, глянул, отставив руку, через них на свет и стал аккуратно
– Интересно!
– оценил он доверительным тоном.
– С чем только не приходится сталкиваться директору.
Знаете, Виктор Андреевич, устаешь не столько от глубины и сложности проблем, сколько от их разнообразия... Значит, вы хотите, чтобы я поверил вам и ополчился на глубоко уважаемого мной Перегудова, а вдобавок по вашей подсказке устроил публичный скандал директору Никоруку, с которым, надо вам заметить, нас связывают многолетние и плодотворные деловые отношения. Это цель вашего визита?
– В общих чертах...
Никитский хмыкнул:
– Если я скажу вам "нет", Виктор Андреевич, если скажу, что мне и слышать бы не хотелось о подобной авантюре, куда вы именно пойдете?
– Сначала в министерство, потом в ЦК. Как положено.
– И вы, разумеется, даете себе отчет в том, что, удастся ли вам доказать свою правоту или (скорее всего) не удастся, на нашем предприятии работать вам будет очень трудно. Я бы сказал почти невозможно.
– Тек ведь не корысти ради...
– К сожалению, у меня нет времени вдаваться в психологические мотивы вашего... странного поведения. Обещаю еще раз посоветоваться с Владленом Осиповичем.
Никитский встал, сложил руки за спину и ждал, пока я тоже встану. Аудиенция окончена. Выражение лица его было бесстрастным, но в глубине глаз мне почудилось какое-то насмешливое одобрение, и я выругал себя за слишком усердную наблюдательность.
Я уже начинал привыкать к тому, что мне не подают руки на прощание...
Там, где асфальтированная тропинка сворачивает от главного здания к корпусам отделов и цехов, в тени трех дубов прячется миниатюрная изящная беседка, памятник неизвестному строителю-романтику. Здесь в одиночестве выкурил я две сигареты подряд, глядел на исполосованные ветвями облака, ни о чем не думал и с опаской прислушивался, как воют и грызутся внутри меня шакалы ревности, тоски и малодушия.
Они с азартом поедали мои внутренности, и сигаретный дым только подхлестывал их.
Обедали мы с Коростельским и Окоемовой. Они дружелюбно подшучивали над моими частыми визитами к начальству, но были заняты в основном друг другом. Стоило посмотреть, как увалень Коростельский пытается изысканно ухаживать. Он оказывал раскрасневшейся Окоемовой многочисленные знаки внимания: подвигал ей тарелки, всю грязную посуду валил к себе, смахнул бумажкой крошки около ее локтя, поменялся вторым - отдал ей свою рыбу, выглядевшую более аппетитно, чем шницель, а когда Лариса кокетливо заметила, что хорошо бы водицы испить по такой духоте, сорвался с места, не доев щи, отстоял очередь в буфете и вернулся, скромно улыбающийся, с двумя бутылками "Байкала". В конце концов он таки опрокинул Окоемовой на юбку солонку и облил ее шипучей пеной. Видимо, это сблизило их еще больше, потому что они напрочь забыли о моем существовании. Чудо, происходившее на моих глазах, вызывало во мне лишь злорадство. "Погодите, наплачетесь, думал я, - если вас по-настоящему скрутит. Начнутся пересуды, ложь, обиды. Пойдет подлая двойная жизнь, которая выжмет из вас все соки и превратит в двух брюзжащих, затравленных старичков. И это еще спасительно, если быстро наступит разочарование, если все кончится мимолетным служебным романчиком. Не дай бог, начнете вы рушить прежние свои семьи и на обломках возводить новую. Тогда уж вам точно не будет пощады. Даже в случае удачи каждого из вас до конца дней станет точить червячок раскаяния, и самые страстные любовные объятия будут отравлены воспоминанием о предательстве..."