Комбат Ардатов
Шрифт:
— Репер два! — скомандовал лейтенант, но тут сестра положила на икру тампон, и лейтенант обернулся. — А-а-п-п! — сказал он, как будто подавился воздухом, и сразу же изогнувшись, подул на икру, как дуют на ушибленный палец! — Нельзя ли поосторожней?
— Нельзя! — Сестра сдвинула по бинту второй тампон так, что он прикрыл выходное отверстие. — Не в детской поликлинике! Командуй! Командуй! Да не дергайся. — Она туго обвела бинт вокруг икры.
— А-а-а-п! — снова задохнулся лейтенант, поглядел растеряно на Ардатова, дескать, что это за такое отношение, дескать, это никуда не годится, но не встретив сочувствия, проглотил возмущение и продолжал командовать:
— Репер два! Угломер… Прицел…
Чтобы лейтенанту было легче переносить боль, сестра, когда он, пристреливая второй репер,
— Разве это ранение? Фи! Тебе просто повезло. Другой бы позавидовал, а ты еще… Как фамилия, имя, отчество? Мне надо тебя записать. На фронте не только артиллерия записывает установки!..
Лейтенант удивленно посмотрел ей на затылок, потом вновь на Ардатова, как бы спрашивая: «Что, на фронте все сестры так себя ведут, так пренебрежительно разговаривают с комсоставом?» Но тут следующий пристрелочный ударил уже хорошо, и лейтенант, перехватив у связиста трубку, закричал в нее:
— Записать установки! Да, все! Привет канонирам-бомбардирам! Ладно, не маленький! Отставить разговорчики!
— Так как же твоя фамилия, имя-отчество? — переспросила его сестра, завязывая концы бинта бантиком. — И номер полевой вашей почты.
Лейтенант, цепляясь за стенки, неловко сел.
— Рюмин, Всеволод Васильевич Рюмин. 236-й отдельный полк АРГК — артиллерии резерва главного командования. Полк, особо отличившийся под Тулой. Правда, лично я там не участвовал, но…
Несмотря на боль лейтенант все еще внутренне мчался на мотоцикле, и тот гоночный темп пока звенел в его душе, потому что этому лейтенанту было всего года на три больше, чем Чеснокову, — было двадцать один, двадцать два, — и, судя по его «хромочам», специально укороченной гимнастерочке, фуражечке с крошечным козырьком и заниженной тульей, несомненно, сделанной на заказ где-то в тылу, судя по тому, как он залихватски носил ее, — по-кавалерийски, ремешок под подбородок, — лейтенант и в войне был еще очень зелен.
«Ничего, — смирился с этим Ардатов, прощая Рюмину и его шик, и его зеленость, и его хвастовство, прозвучавшее в словах „артиллерия резерва главного командования“. — Лишь бы стрелял хорошо!»
— Заградогонь по рубежам, — объяснил лейтенант Ардатову, хотя этого и не требовалось, это и так было понятно. — В случае необходимости — целым дивизионом. Сейчас они вычислят для первой и третьей батарей. Они это быстро сделают: какие-то минуты, успеют. Вы тут здорово держались. С ПНП [9] мы видели, но без приказа… — Рюмин, как бы извиняясь, пожал плечами. — У нас полтора БК, так что если полезут… Огонь дивизионом — это знаете… будет крепко! — Он посмотрел на повязку. — Черт, не повезло. И надо же!..
9
ПНП — передовой наблюдательный пункт.
Огонь, заградогонь дивизиона, — это и правда могло быть крепко, если еще учесть, что у него было полтора боекомплекта, и предположить, что командир дивизиона не станет трястись над каждым залпом.
Ардатов наклонился, назвал себя и подал лейтенанту руку.
— Из какого училища? А, слышал, Первое Ленинградское — хорошее училище. Наверное, досрочный выпуск? Сиди, сиди, тебе пока и надо сидеть. Когда полезут, тогда и встанешь. И зря над бруствером не торчи.
— Да, досрочный! — подтвердил лейтенант. — На четыре месяца раньше. И весь взвод — в один артполк! Здорово, правда? Все ребята — свои!
Что было там, в этом полку АРГК, Ардатов знал — взвод таких лейтенантов разлетелся по дивизионам и батареям полка, как парашютики с одуванчика. Но за короткую формировку, еще более короткую дорогу к фронту все эти новенькие лейтенанты не вошли еще в иную для себя ипостась — командиров. Они во многом все еще оставались вчерашними курсантами, которые между зубрежкой перед выпускными экзаменами гоняли на плацу в футбол, вечерами удирали на часок в самоволку к девушкам, а, попавшись, отхватив за это наряд вне очереди, драили полы казармы. И, служа в полку, служа честно, со рвением юности, стараясь делать все на «хорошо»
И для таких, как Всеволод Рюмин, курсантов довоенного набора, комсомольцев и значкистов до единого, эвакуация из Ленинграда и выпуск там, на востоке, не играли роли. Они были ленинградцами и в Кирове, и в Свердловске, и в Уфе.
— Вы мне связь обеспечите? Обеспечите, товарищ капитан? Главное — связь! — сказал Рюмин, все-таки поднимаясь. — Ого! — поделился он тем, как больно ему ступать. — Если будут обрывы, я не смогу управлять огнем.
Ардатов помнил фамилии двух связистов и, не видя поблизости, крикнул:
— Варфоломеев! Николичев!
Ища их, он заметил за спинами столпившихся в траншее сосредоточенное лицо Жихарева. Казалось, Жихарев решает в уме какую-то важную задачу, но как только Жихарев встретился с ним взглядом, его лицо сразу же приняло выражение подчиненного, готового слушать и слушаться.
Николичев был легко ранен, осколок рассек ему кожу на шее, и он был перевязан так, как будто мучился ангиной. Но его руки-ноги были целы и для задачи он годился.
— Поступайте в распоряжение лейтенанта Рюмина! — сказал Николичеву и Варфоломееву Ардатов. — Все его приказы — выполнять беспрекословно! Задача — обеспечить связь! Ясно? Поищите, может, где-нибудь есть обрывки кабеля. Пригодятся.
— Да, уж если он на лапшу порубит — тачать придется. Пошли, — сказал Николичев товарищу, и они ушли искать эти обрывки.
— Я свободна? — спросила Ардатова сестра, он кивнул, и сестра, обернувшись, поздравила лейтенанта: — С первым боевым ранением! Кость цела, вена тоже. Сделают тебе рассечение, и через месяц будешь танцевать вальсы.
— Что это еще за рассечение? — огорчился Рюмин, не зная, конечно, что сквозную рану икры в ППГ [10] рассекут у входного и выходного отверстий, чтобы не было газовой гангрены, да сделают это под местным наркозом, так что ему придется покряхтеть, да протянут через рану — насквозь икры — кусок смоченной чем нужно марли, да в ГЛР [11] будут эту марлю время от времени менять, не давая скапливаться гною, так что Всеволоду Рюмину на перевязках без всяких наркозов придется не только покряхтеть, но и постонать; словом, Рюмин еще не видел, что его ждет впереди, что ждало впереди каждого раненого, если он благополучно выбирался из зоны боев и по дороге в тыл не попадал под бомбежку.
10
ППГ — полевой передвижной госпиталь.
11
ГЛР — госпиталь легко раненых.
Но дело было совсем не в этой боли, которую Рюмину предстояло испытать. Огорченный тон лейтенанта объяснялся другим: уж очень быстро он отвоевался — какие-то минуты на мотоцикле, и все для него кончилось. Он, знал Ардатов, наверняка хотел побыть в боях дольше, он, наверное, и письма еще не успел отправить, в котором в верхнем углу мог бы поставить слова «Действующая армия». Ему, конечно, хотелось, чтобы такие письма получили и его родители, какие-нибудь почтенные ленинградские папа и мама, если они не умерли от голода, в блокаде, если эвакуировались еще до голода. Хотелось, конечно, Рюмину, чтобы и девушка, с которой он гулял, ходил на танцы, целовался во время нечастых увольнений из казармы, тоже получала такие письма и переживала за него, а он бы, между прочим, писал так, пустяки — о товарищах, например, о погоде, о том, что читать совершенно некогда, о своих подчиненных, писал бы все так, чтобы военцензоры не могли придраться, но чтобы между строк сквозили бои и сражения и его, Всеволода, непосредственное участие в них. И чтобы девушка читала такие письма подруге и чтобы ответы девушки приносили прямо на боевую позицию его батареи.