Комедиантка
Шрифт:
Ни один из трех робких обожателей не волновал ее сердца; своей холодностью она держала их на почтительном расстоянии.
Артистки посмеивались над Янкиной непреклонностью, но втайне завидовали ей. Янка не отвечала на колкие замечания, иначе на ее голову посыпался бы целый град насмешек.
Хорошо ей было только с Глоговским, который все свободное время проводил в театре на репетициях своей пьесы. Он откровенно выделял Орловскую среди других женщин, только с ней разговаривал серьезно, только ее ценил как человека. Янке это очень льстило, и она была ему благодарна. Ей нравились парадоксальность и прямота
Глоговский в этот день был мрачнее обычного, чаще говорил «пусть сдохну» и «считай до двадцати», — беспокоился о предстоящем вечере, но смеялся, как всегда, заразительно.
— Может быть, проедем на конке в Ботанический, а?
Янка кивнула, и они поехали.
Там они нашли уединенное место возле бассейна, под развесистым кленом, и некоторое время сидели молча.
В саду было пусто. Кое-где на скамейках, разморенные жарой, сидели люди. Последние розы яркими пятнами пробивались сквозь зелень низко склонившихся ветвей; с большой клумбы доносился резкий запах левкоев. Изредка в густой листве звучали сонные голоса птиц, деревья стояли неподвижные, будто прислушивались к солнечной тишине августовского дня. Только иногда одинокий лист или сухая веточка, покружив в воздухе, падали на газон. Золотые полосы солнечного света просачивались сквозь кроны, образуя на траве подвижную мозаику из пятен, мерцавших, как бледная платина.
— Черт бы побрал все! — бросал время от времени Глоговский в тишину и исступленно ерошил волосы.
Янка смотрела на него молча, жаль было нарушать овевавшее их спокойствие, тишину засыпающей от избытка тепла природы; душа таяла в приливе небывалой нежности, ни на что не направленной и наплывавшей откуда-то издалека, из голубизны, от белых, прозрачных, медленных облаков, из темной зелени деревьев.
Девушка с наслаждением вдыхала запах левкоев, Глоговский же никак не мог усидеть на месте, он то оглядывался по сторонам, то в упор смотрел на Янку, теребил свои волосы, и Янке казалось, что он вот-вот признается ей в любви.
— Да скажите же что-нибудь, или я ошалею, сойду сума, — крикнул он наконец.
Янка рассмеялась — так забавен был в эту минуту Глоговский и так далек от любовных мечтаний.
— Поговорим ну хотя бы о предстоящем спектакле…
— Вы хотите окончательно убить меня? Пусть я сдохну, но я, наверное, не выдержу до вечера!
— Вы же мне говорили, что это не первая ваша пьеса…
— Да, не первая, и все же меня каждый раз трясет, как в лихорадке, в последний момент всегда обнаруживаю, что написал свинство, мерзость, халтуру.
— Я не знаток, но мне пьеса очень понравилась — она такая искренняя.
— Это вы серьезно? — обрадовался Глоговский.
— Вы же знаете, я не посмела бы солгать.
— Видите ли, я сказал себе, что если только пьеса провалится, то… пусть я сдохну, но…
— Бросите писать?
— Нет, исчезну с горизонта на несколько
На его чистом некрасивом, угловатом лице появилось выражение напряженного удивления, будто он только сейчас впервые задал себе вопрос: для чего жить, если не писать?
— Как вы думаете, Майковская будет хорошей Анткой, а? — спросил вдруг Глоговский.
— Кажется, роль в ее духе.
— Морис тоже будет неплох, но остальные… Убожество, собачья выставка! Верный провал!
— Мими совсем не знает деревни и очень смешно говорит на диалекте.
— Слышал. От ее щебетанья у меня все нутро перевернуло! А вы знаете деревню? Бог мой! Почему не вы играете эту роль?
— Потому что мне ее не дали.
— Что же вы раньше не сказали? Пусть сдохну, я бы разнес театр, но роль отдали бы вам! Все сговорились против моих бедных «Хамов», и вы тоже хотите меня доконать!
— Я не смела вам говорить; впрочем, директор дал мне Филиппову.
— Пустяки, эпизод! Может сыграть кто угодно. Пусть сдохну, но чует мое сердце, Мими будет лепетать, как субретка в оперетке. Что вы натворили… Бог ты мой! Может, думаете, жизнь — красивая оперетка? Ошибаетесь!
— Я уже кое-что знаю об этом… — ответила Янка с горькой улыбкой.
— Вы пока еще ничего не знаете… Узнаете позже. Впрочем, женщине легче — сам рок служит дамам галантным кавалером — подает руку и ведет через самые трудные места. Мы же с тяжким трудом вырываем свою долю и за ничтожный выигрыш платим бог знает как дорого.
— А женщины ничем не платят?
— Знаете ли, бывает обычно так: женщины, особенно на сцене, лишь малой долей успеха обязаны себе, своему таланту, главным же образом — любовникам, которые им протежируют, а в остальном — сонму мужчин, которые лелеют надежду когда-нибудь им протежировать.
Янка хотя и почувствовала себя уязвленной, но возразить не могла, ей тотчас представилась Майковская, а за ней Топольский, Мими и где-то в тени Вавжецкий, Качковская и один из журналистов, и так почти у каждой, и она только грустно, ничего не ответив, опустила голову.
— Не сердитесь на меня, пожалуйста, к вам это еще не относится. Просто я кое-что вспомнил и констатирую факт.
— Нет, я не сержусь, я признаю вашу правоту.
— С вами так не будет, я чувствую… Идемте, пора! — спохватился Глоговский, срываясь с места.
— И еще хочу добавить, — обратился он к Янке, когда они шли по Уяздовской аллее обратно к театру. — Повторю то же, что предлагал в первый день нашего знакомства в Белянах: останемся друзьями! Что и говорить, человек — животное стадное, чтобы хоть как-то устроиться на свете, нужно всегда иметь кого-то рядом с собою. Одинокому трудно устоять, человек должен опираться, цепляться за других, связывать свое существование с жизнью другого, вместе идти, вместе чувствовать, только тогда он сможет что-то сделать… Да ведь для этого хватит одной родственной души. Останемся друзьями!