Комедия книги
Шрифт:
«А вот скажу, спорим на бочку вина».
Заключили пари. И проповедь обогатилась следующим отступлением:
«Ибо взглянем на приветствия, любезные прихожане; не правда ли, вы и сами находите предосудительным, что они, подобно всему прочему, подвластны влиянию моды? В прежние времена, ежели встречали кого-то старше себя и хотели выказать ему свое почтение, то говорили: „Слава Иисусу Христу“, — он же отвечал: „Во веки веков“. Позднее люди стали отвыкать от этого и уже желали друг другу только доброго утра или доброго вечера; теперь же при встрече ни Господь, ни какое другое доброе пожелание нейдет на ум, а уж издалека тянут руку и кричат: „Привет, Пишта!“».
Капеллан еще не успел закончить проповеди, а бочка была уже откупорена. В Трансильвании тоже был знаменитый проповедник, похожий на Андраша Блашковича, — монах ордена миноритов Витус Сакачи. Однажды он читал в Торде проповедь о необдуманных, скоропалительных суждениях. Во время службы прихожане
«Так вот, любезные мои братья и сестры, из приведенных примеров вы, очевидно, поняли, ко сколь вредоносным, сколь роковым последствиям может привести поспешное суждение. И все же примеры не пошли вам впрок, ибо уже в следующую минуту вы попались: вы осудили Витуса за то, что он читает по бумажке. Так вот извольте убедиться, что вы поторопились и осудили меня неправо, ибо (тут он показал листок) на этом листке нет ни единой буквы, это просто чистый листок. Так судит мир, так судят тордайцы! Аминь».
Не таким знаменитым, как Андраш Блашкович и Витус Сакачи, но все же известным благодаря своим необычным проповедям был капеллан вацской епархии Пишта Сюч. [383] Примечательно, что он использовал те же методы убеждения, что и отец Витус: предпочитал наглядный способ всем прочим. Однажды он попал в местечко, где народ сквернословил самым что ни есть безбожным образом и не внимал никаким увещеваниям. Пишта Сюч нашел метод лечения.
В воскресенье он поднялся на кафедру без евангелия и, не прочитав молитвы, тут же начал безобразно ругаться. Проклятья и поношения так и сыпались из него — ах, сукины дети, песье отродье, чтоб вам сгинуть, пораскрывали пасти-то, да пошли вы все… и т. д., и т. п. К счастью, венгерский язык богат смачными и энергичными выражениями, так что дело не стопорилось и полусонных прихожан удалось — таки расшевелить непрерывным потоком ругательств. Они прислушивались все внимательнее, переглядывались все настороженнее, постепенно утверждаясь во мнении, что проповедник сошел с ума, старушки часто крестились. Наконец оратор угомонился и с силой хлопнул ладонью по перилам кафедры:
383
См. кн. И. Бабика, 1, с. 191–192
«Не правда ли, никчемные негодяи, вы затрепетали от страха, что на вас сейчас обрушится церковный свод, когда услышали от священника такую чудовищную ругань, — так почему же вы не думаете об этом, когда из ваших поганых уст исторгаются подобные мерзости?»
Подготовив таким образом почву, он славно их обработал. Рты прихожан так и остались разинутыми, но с тех пор они уже не исторгали ругательств. Будто бы.
Трудно все-таки подстроиться к образу мыслей и вкусу простого деревенского народа. Йожеф Бабик упоминает в своей книге монаха-иезуита, на чьи проповеди прихожане перестали ходить, жалуясь, что он выражается слишком возвышенно, они, мол, его не понимают.
— Что ж, приходите завтра, завтра как-никак страстная пятница, я постараюсь говорить просто, чтобы вы меня поняли.
На другой день церковь была заполнена. Проповедь началась так:
«Когда Иисус Христос испустил дух на кресте, богатый крестьянин из Аримафеи Иосиф и деревенский нотариус Никодим пришли к Пилату и приветствовали его:
„Слава Иисусу Христу, дай Вам Бог доброго вечера, господин управляющий… — Во веки веков! И вам того же, с чем пожаловали, любезнейшие?.. — Да вот искали достоуважаемого господина управляющего, чтобы спросить, не изволите ли разрешить по всем правилам предать земле Иисуса из Назарета, почтенного человека… — Ничего не имею против, любезнейшие… — Тогда не изволите ли дать записку…“
Получив письменное разрешение, они надлежащим образом поблагодарили и отправились затем в иерусалимскую аптеку. Там Иосиф купил благовоний, а Никодим тем временем выторговал у лавочников кусок отменного белого полотна. Вдруг они вспомнили, что нужны еще сапоги, тут-то дело и застопорилось, потому что все как один иерусалимские сапожники были на ясбереньской ярмарке…»
— Ну что, такая проповедь вам по вкусу?
И отец иезуит продолжал в своей обычной манере.
С тех пор прихожане больше не жаловались.
После обрывков речей и мозаики проповедей приведу еще один пример — совершенное в своем роде надгробное слово, на которое я наткнулся в одной старой газете. Отправитель не называет имени оратора, в газетном заголовке лишь сказано:
«Примечательная
Речь настолько изысканна и причудлива, написана столь плавно текущим языком, что неизвестному оратору не пришлось бы краснеть даже рядом с Андрашем Блашковичем.
«Речение: Праведный печется и о жизни скота своего…. [384]
Уже по речению вы можете заранее догадаться обо всем, что я хочу сказать, и еще скорее о том, над кем произношу я торжественное слово. Я произношу его над телом нашего брата, пастыря Иштвана Надя, с которым у нас была общая цель — уберечь, накормить, направить по верному пути наши стада. Он исправно соблюдал свои обязанности к тварям земным, то есть общинным стадам, я же употребляю свои усилия на поприще духовного пастырства; с той лишь разницей, что Надю удавалось перегонять свое стадо с пастбища на пастбище, стадо с готовностью слушалось его окриков и сучковатой палки, которой он по вечерам понуждал его к дому, разгонял быков по загонам и таким образом завершал свой привычный ежедневный труд.
Я же как пастырь духовный с болью признаю: я не столь удачлив, как мой усопший коллега, хотя я тоже прилагаю все усилия, дабы направить мое стадо на манящие луга, приучить его к загону святой матери церкви, но часть моего стада, самая дикая, плутая вразброд по заповедным владениям, не желает идти туда, куда я указываю, ибо она не слышит моих пастырских призывов, а ведь я многократно трублю в такой рог, что в здешнем Иерихоне его могли бы услышать даже глухие. Итак, мы на совесть трудились с моим усопшим коллегой во имя одной цели, хотя и не с одинаковым успехом. Ибо если у нас когда-нибудь и был порядок, то с ним давно уже покончено, и с сей поры нами правит хаос. В этом можно убедиться на каждом шагу: в корчмах, где захмелевшие герои, потеряв разум, чихвостят друг друга почем свет стоит из самых что ни есть дружеских чувств, а потом, вырвавшись на простор, нарушают запреты, крадут, сквернословят, поносят имя Божие. Мой пастырский посох слишком слаб для того, чтобы привести их в чувство, на таких молодцов нужна сучковатая палка Иштвана Надя.
Поистине, в его стаде царил больший порядок, ибо стоило ему гикнуть хорошенько, как все стадо послушно исполняло его волю, даже если быки и трясли порой рогами. А я что бы ни говорил с моей кафедры, все впустую, разудалые молодцы даже и ухом не ведут. Вот и закончена моя речь над покойным Иштваном Надем, нашим верным пастухом, но потерпите еще немного, пока сам мастер скажет свое прощальное слово, ибо кто с усердием выполнял свое уготованное судьбой предназначенье, тот заслуживает равных почестей.
Поднимите же Иштвана Надя по окончании речи, вынесите его, да не забудьте положить рядом милый его сердцу рог, с которым он, когда придет время и зазвучат ангельские трубы — как достойно исполнивший свой земной долг, — восстанет к новой счастливой жизни».
384
Притчи, 12, 10
И точно так же нам не известно имя знаменитого в былые времена проповедника, о котором пишет в своем стихотворении «Лукский священник» Миклош Семере:
Омыта Бодрогом, блещет Лука,Любая старая и новая хроникаПомянет город и его священника.Как и безымянный проповедник, сказавший прощальное слово над пастухом, он тоже был из комитата Земплен, и о нем тоже мы не имеем никаких сведений, кроме тех, которые оставил в своих стихах Миклош Семере. Что служило источником ему, неизвестно. Речь идет о том, что в день именин довольно непопулярного императора и короля Иосифа II нужно было заставить народ молиться за него. Лукский священник повиновался приказу и в конце службы обратился к богу с такой молитвой:
Дай дождя полям и горам,Влаги страждущим просторамИз ключей твоих бездонных, о отец наш!Охранитель рода венгров,Погубитель иноверцев,Осени благословеньем край наш.Всех, кто в этот день погожийСобрались, помилуй, Боже!А еще — храни венгерского короля!Не смотри, что он, мол, немец,Хорошо, что не туземец,Ведь на все, Господи, воля твоя.И как будто вихрь взовьется,Каждый рот пусть встрепенется:«Господи, храни венгерского короля!Не смотри, что он, мол, немец,Хорошо, что не туземец,Ведь на все, Господи, воля твоя».