Комендантский час (сборник)
Шрифт:
Когда стемнело и читать стало невозможно, Степан отложил журнал.
– Ты не спишь, Сережа?
– Что вы, Степан Андреевич.
– Ну молодец. – Полесов встал, хрустко потянулся. – До чего же есть охота. Ты как?
– То же самое.
– Надо воды попить и покурить сразу. Очень рекомендую, отбивает аппетит начисто.
– Как вы думаете, Степан Андреевич, придет сегодня кто-нибудь?
– Вряд ли. Мы здесь так, для порядка сидим. Теперь нет дураков, которые бы после мокрого дела сами в засаду приходили.
– Так чего же мы, собственно,
– У моря погоды, вернее, дорогой Сергей Ильич, просто случая: вдруг в сеть, расставленную для щуки, заплывет ершик. Маленький, но умный, кое-чего знающий. Да. Вот уж стемнело совсем. Ты, Белов, сиди здесь, а я в комнату пойду. Вдруг в окно кто и заглянет…
К пяти утра он закончил дела. Вернувшись из горкома, уговорил Серебровского помочь ему допросить хозяйку Шантреля, и тот, как всегда, не подвел. Старуха рассказала все через полчаса.
– Возраст, – говорил потом Серебровский. – У меня, Ванечка, на таких особый настрой.
Правда, особенно важного от допроса Спиридоновой Данилов не ждал. Но тем не менее выяснилась одна любопытная деталь. Шантреля привел к старухе Володя Гомельский, известный фармазонщик и золотишник. Привел он его в июле сорок первого, а откуда приехал Шантрель, давали разъяснение следующие строчки протокола: «Я, конечно, как женщина честная, в чужие дела не лезла, но случайно услышала, что Володя Гомельский называл моего постояльца земелей, и они вспоминали общих знакомых и родителей Володи».
Теперь необходимо было, во-первых, разыскать Гомельского, во-вторых, узнать, откуда он родом. Однако все это пришлось отложить, так как начальника отделения, занимавшегося подобными делами, на месте не было, он, видимо, носился по городу, разыскивая свою беспокойную «клиентуру».
Данилов позвонил в район и приказал снять засаду на Палихе. Она ничего не дала, впрочем, особой пользы он от нее и не ждал. Оставил ребят в надежде на то, что, может, кто-нибудь придет за продуктами.
– Вы за этим домиком смотрите в оба, будьте начеку. В конце концов, должен же кто-то прийти. Обязательно должен, – сказал он начальнику розыска райотдела. И, выслушав его длинную тираду о том, что людей не хватает и уж лучше пускай его самого, начальника розыска, пошлют на фронт и что у него на территории повисают кражи, твердо добавил: – Это приказ начальника управления, и наше дело – выполнять его.
Повесив трубку, Данилов запер кабинет и вышел на улицу.
Долго ждать трамвая на остановке не пришлось. Он вошел в вагон, который был совершенно пуст, лишь старичок кондуктор читал газету. Он сел у окна и задремал. От таблетки кофеина, которую он принял час назад, не чувствовалось бодрости, скорее наоборот. На остановках открывал глаза, невидяще глядел на знакомые улицы и снова погружался в полузабытье. Кондуктор тоненьким дискантом объявлял остановки.
На улице 1905 года Иван Александрович вышел. До дому было рукой подать, но идти стало трудно, ноги словно налились свинцом. Он все же поднялся на третий этаж и открыл дверь квартиры.
В прихожей, стараясь не шуметь, стащил сапоги и расстегнул портупею. Так с ремнем в руках вошел на кухню и увидел Наташу. Она стояла у плиты и улыбалась.
– Ну что, Данилов, наконец ты и обо мне вспомнил.
Она шагнула к нему, и он обнял жену, еще теплую ото сна,
Когда он проснулся, в комнате царил полумрак от задернутых штор. Данилов взял с тумбочки часы. Стрелки показывали три.
Он сразу же позвонил в отдел и попросил прислать за ним машину. Потом быстро побрился, принял холодный душ (горячей воды, конечно, не было), больно вытерся жестким полотенцем. Тело приятно горело. Шлепая босыми ногами по нагретому солнцем полу, прошел в комнату, надел все чистое. У стола на спинке стула висели выглаженные гимнастерка и галифе. На скатерти лежала записка:
«Картошка в духовке. Поешь обязательно. Целую.
Наташа».
Иван Александрович оделся и почувствовал зверский аппетит. Он еще не успел справиться с картошкой, как снизу послышались условные гудки машины – два коротких и длинный. Данилов запер дверь и спустился во двор.
За рулем сидел недовольный Быков. Всю дорогу до управления он жаловался начальнику на плохие условия работы в гараже, на отсутствие запчастей, плохой бензин и тому подобное. Тема эта была бесконечной. Шофер все бубнил, не давая Данилову сосредоточиться, наконец у поворота на улицу Горького Иван Александрович не выдержал:
– Ты помолчал бы, Быков, а то голова от твоих колец и поршней пухнуть начинает.
Шофер замолчал, видимо, обиделся. Когда подъехали к управлению, Данилов, выходя, сказал:
– Завтра поговорю с кем надо. Выдадут тебе запчасти.
В своем кабинете он с удивлением увидел Агеева, бывшего прокурора района. В 1940 году тот вышел на пенсию, и многие сотрудники милиции с облегчением вздохнули. Агеев слыл человеком мелочным, злопамятным и крайне вредным.
Ходил он всегда в грубых сапогах и косоворотке, подпоясанной солдатским ремнем, на котором висела кобура. Любой спор начинал привычной фразой: «Мы институтов не кончали, нашим университетом, как сказал пролетарский писатель, кузня была». Но в сороковом прихватили его на хозяйственном деле. Агеев сам его вел, да что-то не сошлись у него концы с концами. В общем, отправили его на пенсию.
– Я смотрю, Данилов, – голос у Агеева был скрипучим и резким, – в чины ты вышел, ромб на петлицу надел. А с большевистской совестью как? А, Данилов?
От растерянности Иван Александрович на время потерял дар речи. А Агеев, зло прищурив глаза, копался в портфеле, доставал какие-то бумажки.
– Я теперь в отделе прокурорского надзора работаю, за вами, милицейскими, наблюдаю. Я хоть институтов не кончал…
– О кузне я уже слышал, – Данилов медленно наливался гневом, – старая песня. И попросил бы мне не тыкать, поскольку с вами, Агеев, в той самой кузне не работал, я в это время на рабфаке учился.
– Что вы сказали? Не рано ли нос задираете. – Агеев наконец достал из портфеля какие-то бумажки и протянул их Данилову. – Вот вам, так сказать, сюрприз.
Тот взял помятые листы. Это была отпечатанная на машинке копия заявления Спиридоновой. Быстро прочитав, Иван Александрович подошел к сейфу, открыл его, комнату наполнила тонкая старинная мелодия, и спрятал заявление.
– Все, идите. Вам официально ответят.
– Я пойду, – лицо Агеева неприятно исказилось, – я пойду, но кое-что и у меня осталось.