Комендантский час (сборник)

Хруцкий Эдуард Анатольевич

Она не шевельнулась, даже глазами не повела в его сторону. Стоявший рядом милиционер потряс Дробышеву за плечо.

– Да, да… Что?.. Это не я… Это все он, он!..

– Кто – он? – Данилов шагнул к ней.

Дробышева вскочила и прижалась к стене, закрыв лицо руками.

– Кто – он? – повторил Данилов.

– Я скажу, я все скажу, я не хотела!.. – И она заплакала, почти закричала.

– Дайте ей чего-нибудь, пусть успокоится, – приказал Данилов милиционеру.

И пока Дробышева пила воду, стуча

зубами о край стакана, он уже для себя решил твердо, что начнет допрос немедленно, пока она находится в состоянии нервного шока.

– Я предлагаю вам, – наклонился он к Дробышевой, – добровольно указать место, где ваши сообщники прячут ценности, оружие и боеприпасы.

– У меня нет ценностей… Нет… В сарае они что-то закапывали под дровами, а что именно, я не знаю. Только запишите, я добровольно, я сама… Чего же вы не пишете? Почему?

– Пожалуйста, без истерики. Все запишем и дадим подписать вам. Смотрите за ней, – сказал Данилов милиционеру и пошел к двери.

На дворе, кажется, начинало светать. Уже проступали очертания ближайших строений. Из-за закрытых дверей сарая пробивался желтый свет фонарей.

– Они там копают, – тронул Данилова за рукав Быков. – Как же так, Иван Александрович, а?..

– Не надо об этом сейчас… Потом, Быков, потом.

Дверь сарая распахнулась, и вышел Плетнев.

– Есть, – устало сказал он, – нашли.

– Что там?

– Патроны в цинках, два автомата, пулемет и еще золото – небольшой такой ящичек, но полный.

– Надо оформить как добровольную выдачу.

– Какая разница. Дробышевой уже не поможет. По нынешним временам все равно стенка.

– Это трибуналу решать, а не нам с тобой. Наше дело – написать все, как было на самом деле.

– Вы какой-то странный, товарищ Данилов, – Плетнев пожал плечами, – она вашего опера заманила в засаду, а вы…

– Его никто не заманивал, он сам шел, и, между прочим, шел за правдой и погиб за нее. Поэтому мы, живые, с этой правдой обращаться как со шлюхой не имеем права.

– Ну как хотите, я, конечно, распоряжусь.

– Давайте и все документы мне.

– А нам?

– Вы себе копии оставите, а я бумагу соответственную сегодня же напишу.

Плетнев ушел в сарай, а Данилов достал папиросу, размял табак. Его уже не интересовало, что нашли в сарае, главное было зажато в холодной руке Степана. Та самая печать, серебряная фигурка Наполеона, похищенная из дома Ивановского. Значит, человек, убивший Ерохина, находится здесь, где-то совсем недалеко, может быть в нескольких километрах. Теперь надо было допросить Дробышеву.

Они сидели в спальне. Данилов на стуле, Дробышева на разобранной постели, безвольно опустив плечи, зажав кисти рук между коленями. Окно было открыто. На улице стало почти совсем светло, но в комнате еще прятались остатки темноты, и поэтому лицо

Дробышевой казалось особенно бледным.

– Что мне будет?

– Это решит суд. – Данилов встал, прислонился к стене.

– Я скажу всю правду.

– Единственное разумное решение. Итак, откуда у вас эта печать?

– Мне ее подарил Музыка. В мае, здесь у меня.

– При каких обстоятельствах?

– Они вернулись из Москвы: последнее время туда часто ездили…

– Кто они?

– Музыка Стасик, его брат Бронек и Виктор Колугин, их шофер.

– Кто это такой?

– Я не знаю. Он при немцах шофером в полиции служил.

– А что делал до войны?

– Он из этих мест. Судимый, тоже водил машину.

– Так, кто еще?

– Сережа, его так звали. Нет, они его называли Серый, он всегда в военной форме ходил. Веселый был, смеялся, пел хорошо.

– Фамилия Серого?

– Не знаю. Ни разу не слышала, чтобы называли его по фамилии.

– Кто еще?

– Еще четыре или пять человек с ними, но я их видела мельком, ничего не могу сказать.

– Хорошо, вернемся к печати. Так кто именно приехал к вам из Москвы и когда?

– Бронек и Виктор Колугин. Когда это было, не помню. Ко мне они пришли ночью. Пили сильно, и Бронек все плакал, он Стасика вспоминал, убитого, и поклялся за него отомстить.

– В каких отношениях вы были с братьями Музыка?

– Я дружила со Стасиком.

– Дружила, иначе говоря…

– Да, иначе говоря, спала. Я любила его. – Дробышева поднялась, и впервые за все время разговора глаза у нее оживились. Даже лицо стало другим: оно разгладилось, тени на нем исчезли, и появился румянец. И голос стал звонким. Таким голосом люди обычно отстаивают свою правоту.

Данилов глядел на нее и думал: да, эта женщина, безусловно, любила бывшего начальника полицейской команды Станислава Музыку, и ей безразлично, что делал он, кого убивал, после каких дел приходил в этот дом. Она просто любила. Впрочем, нет. Она невольно становилась сопричастной к жизни этого человека, становилась его помощником, а следовательно, врагом всего того, что защищал Данилов. Значит, такую любовь он оправдать не мог. И сейчас она была для него не любовницей Станислава Музыки, а его соучастницей.

– Давайте оставим лирику, – резко сказал Иван Александрович, – лучше займемся фактами. Итак, как вы стали соучастницей Станислава Музыки?

– Я с ним познакомилась в октябре сорок первого, когда пришли немцы.

– Вы знали, чем он занимался?

– Да.

– И тем не менее поддерживали с ним отношения?

– Да! Да! Да! Мне было безразлично. Наплевать мне на все было! На вас, на немцев! Я его любила, понимаете это?!

– У меня хороший слух, так что кричать не надо.

– А я не кричу, я плачу.