Комета Лоренца (сборник)

Хургин Александр Зиновьевич

– Как раз среди людей можно с трудом, - сказал я.

– Вот и Петрович скорей всего так считает, - сказала Марья.

И Петрович вышел. Он был с ног до головы мятый сонный и удивленный. Очевидно, по ночам к нему мало кто приезжал. Петрович подошел, ежась и позевывая, и отодвигая лежащих на его пути животных ногами, постоял в тяжелом раздумье, заглянул в окно "Трабанта" и сказал:

– С приездом.

И сказал:

– Разгружать?

– Разгружай, - сказала Марья.
– Пусть отпразднуют мой день рождения.

– Поздравляю, - сказал Петрович.

– Не за что, - сказала Марья.

Петрович обошел машину и начал отвязывать веревку от крышки багажника, Марья вышла

к нему. За ней выбрался на пустырь Сеня. А я спросил у Сереги:

– Понравился вашей даме цветок?

Серега реагировал неадекватно:

– Какой даме? Какой цветок?

– Желтый, - сказал я.
– В целлофановом кульке.

Серега открыл рот, посидел так, в ожидании слов, и когда они пришли, сказал:

– Ты кто? Здесь? Есть?

– А ты?
– сказал я.
– И, кстати, откуда у тебя этот шрам?

Серега провел рукой по щеке.

– Шрам - это случайность. Шрама почти не видно.

– Кому надо, тем видно.

– А кому надо?
– спросил Серега.

– Ну мало ли, - сказал я, а Серега сказал:

– Выходим.

Выходить я не собирался. Я собирался переждать наш визит к Петровичу в машине. Кошка спала и снова, в который уже раз за сегодня, беспокоить ее было бы свинством. Ну, и обилие собак меня не радовало и не вдохновляло. Все-таки к собакам у меня существовало какое-то предубеждение. Возможно, врожденное. Мою мать, когда она была мною беременна, укусила бродячая собака. Отец собаку поймал, чтоб посмотреть - не бешеная ли она. Собака оказалась не бешеной, но голодной. И ее держали во дворе на привязи еще недели две. За это время она привыкла к месту и к кормежке, и когда отец ее отвязал, она никуда не ушла, а осталась жить явочным, так сказать, порядком. Впоследствии ей выстроили деревянную будку, и она прожила там всю свою собачью жизнь. А матери тогда уколов в живот делать не стали, чтобы не рисковать плодом (в смысле, ребенком) и таким образом мать сама рисковала заболеть бешенством. Естественно, вместе с не родившимся мной. А когда я все-таки благополучно родился и начал жить, меня мать этой собакой пугала. Мол, не будешь слушаться - придет собака и унесет тебя в собачью будку, и будешь там с нею жить до смерти. Я спрашивал:

– Без тебя?

Мать говорила:

– Без меня.

Я говорил:

– И без папы?

– И без папы, - говорила мать.

И я сразу становился, как шелковый.

Так что я ответил Сереге:

– Ты вылезай, а мы вас тут подождем.

Серега сказал:

– Кто это "мы" и сколько вас?

И я ему объяснил, что нас с кошкой двое.

– Ну ладно, - сказал Серега и полез из машины наружу.

А снаружи Петрович делил еду на порции и разносил их по пустырю. Собаки и кошки суетились вокруг него, подлизывались, но свалки не устраивали и драк тоже не устраивали. Марья взирала на дело рук своих издали и со стороны. Сеня и Серега стояли у машины и коротко переговаривались. Серега скажет два слова и Сеня скажет. Потом опять. Серега два слова и Сеня столько же (см. сноску. Если есть желание. А если нет - не см.). И сначала у меня возникло желание узнать, о чем можно говорить в таком ритме, потом это желание пропало. Наверно, потому, что внимание мое целиком переключилось на Марью. И думать я стал о ней же. В частности о том, что никогда она мне ничего не рассказывала ни об этом собачьем пустыре, ни о Петровиче, ни о кормлении зверей. И конечно, я не мог не подумать о том, сколько стоит одно такое кормление. Марья же явно кормила их неоднократно. Возможно, регулярно. Если судить по поведению собак и Петровича.

Что-то слишком много нового пришлось мне узнать о моей Марье за один-единственный, хотя и длинный вечер. И усомниться пришлось во многом. Даже в том, что она моя. Муж, день рождения,

Сеня, Петрович. Представить себе Сеню и Марью в общей постели мне было достаточно трудно, и тем не менее умом я понимал, что, когда дело касается Марьи, все возможно и все реально. Почему-то же она исчезала, сделав вид, что обижена. И зачем нужно было рассказывать мне сказки о несуществующем муже и о том, что она хочет замуж за меня? Хотя... Может, и хочет. По-моему, она сама не знает, чего хочет, а когда узнает, оказывается, что хотела совсем другого.

К слову сказать, и в этом она похожа на меня. Или тут скорее я похож на нее.

Пока я обо всем этом думал, впрочем, думал невнимательно и вскользь, лишь потому думал, что такое количество неизвестной ранее информации обычно вываливается на человека неспроста, кормление закончилось, и я услышал слова Марьи - она стояла уже у дверцы "Трабанта" - что сегодня выварка останется здесь. Петрович сказал:

– Вы больше к нам не приедете?

– Приеду, - сказала Марья.
– Но сейчас мне нужен будет пустой багажник.

Петрович помолчал, держа выварку за одно ухо, и сказал:

– В газете про комету какую-то писали. Не читали?

– Я газет не читаю, - сказала Марья, - и вы не читайте. Зачем вам газеты?

– Ну как же так, - сказал Петрович.
– В газетах пишут много всякого. Нового и интересного.

Марья поцеловала Петровича в щеку и сказала:

– Я всегда завидовала людям, которые из газет могут узнать много нового и интересного.

Она запустила Сеню с Серегой на заднее сидение, а сама села за руль. Петрович стоял с вываркой и тер ладонью щеку.

– Желаю счастья, - сказал он, когда "Трабант" завелся и медленно покатился назад, освобожденный от ручного тормоза.

– Взаимно, - сказала Марья и включила скорость.

Собаки, заслышав мотор, оставили еду и побежали нас провожать. Кошки остались есть и в проводах участия не приняли. У меня, кажется, снова начинала болеть голова. Теперь, похоже, с похмелья. Нельзя было прекращать застолье так скоропостижно. Это никогда не кончается добром.

Марья выехала на дорогу, нажала на газ, и собаки отстали.

– Сейчас заедем на склад, загрузимся, сказала она, - а там посмотрим. Она поехала к дому, где мы обычно встречались с нею для любви.

– Ночь еще, - сказал я.
– Что и зачем ты собираешься загружать?

– Так все равно по пути, - сказала Марья.
– А загружать я собираюсь товар. Мне же сегодня в поездку.

– В какую поездку?

– А, я тебе разве не говорила?
– сказала Марья.
– Что я проводницей работаю.

– Не говорила, - сказал я, подумав, что новости о Марье не кончатся, видимо, никогда, если их поток не прервет долгожданная комета.

– Как не говорила?
– сказала Марья.
– Киевский поезд, СВ, элита.

– А мне казалось, что ты профессорская дочка, - попытался я ее уличить. Но ничего у меня не получилось, так как Марья ответила:

– Одно другому не мешает.

Против этого возразить было совсем уже нечего и я, поерзав в неудобном кресле, умолк, притих и обмяк.

Дальше все происходило как-то скучно и никак не походило на то, что произошло в предыдущие часы, и вообще не походило ни на что. Мы ехали, стояли у подъезда, выносили из квартиры какие-то сумки и коробки, и они не помещались в машине, потому что их было слишком много. Марью это раздражало и она говорила, что в пустую машину, без пассажиров, все бы прекрасно влезло, а так придется приезжать еще раз. Но в конце концов, все так или иначе разместилось - выручил багажник на крыше "Трабанта". Туда навалили гору всякого барахла и привязали его резиновым жгутом с карабинчиками на концах, часть сумок мы поставили себе на колени. И Марья мне сказала: