Комиссар, или Как заржавела сталь…
Шрифт:
С этими дарованиями новой материи и мысли я познакомился на следующий день по полудню, после того как сдал гражданскую одежду взамен на армейскую амуницию. Разузнав от них про искусствоведческий фронт работ, состоящий в основном из исполнения больших по формату стендов политического и военно-строительного содержания, я слегка приуныл… Бедная моя, наивная головушка под весенним «венком-прикидоном из ромашек» благоговейно сулила, что рисовать мне удосужится ударнические агитки и праздничные стенгазетки, вывешиваемые на оградительных заборах… да и писаришкой я не прочь послужить… А тут такое! Художественно-политические стенды!.. Прострация надвигалась мерзкой, липкой тенью…
На вечерней поверке
На следующий день, после утренних армейских «муционов» – подъёмов, построений, поверок, нарядов-разнарядов, указаний-приказаний – мы отправились на уазике-бобике: капитан, ефрейторвестовой – «лакейно-глянцевый», и я, солдат-художник Борисов, с мутной головушкой, так как ночью не спал, ворочался с боку на бок, «кошмарясь» до рассвета в сомнительных, тревожных размышлениях…
За окошком автомобиля мелькала июньская семицветная Москва – проспекты, улицы, бульвары, на которые я взирал с равнодушием. Фокусируясь в солнечном свете, выплыл силуэт памятника… «Гоголевский?! Значит, рядом Старый Новый Арбат?! А поблизости Кремль?! Не там ли Главный стройобъект?!» – Я чуть не пукнул от этой рассудительной мысли, клизмой приведшей меня в мешочное состояние…
Через три минуты мы остановились у ворот, охраняемых солдатами-«красначами», с автоматами, при штык-ножах за плечами. Пока капитан предъявлял пропуск на вписанных в него лиц, я огляделся. От ворот в обе стороны тянулся окружной забор. Напротив, через дорогу, красовался тот самый «киношный ресторан Прага»; мысли радужно засветились представляемым самоощущением… Хлопнула дверь кабины, проехали за забор… У арочных ворот здания капитан вновь предъявлял пропуск. Проехав их, оказались внутри огромного плаца-колодца генеральной стройки…
– Выходим! – скомандовал капитан. – Это и есть на сегодня наш главный стройобъект! И называется он Генштаб!.. То есть новое, современное здание, входящее в группу владений Министерства обороны СССР!.. – лаконично, без надменного пафоса объяснил он. – Борисов, за мной!..
Зайдя внутрь здания, мы поднялись по лестничному маршу на восьмой этаж. Вокруг зудело-гудело, долбилось, сверлилось; стучалась и материлась работа солдат стройбата. Шёл этап последней доводки отделочных работ и коммуникационных исполнений. Вошли через массивные, инкрустированные декором двери в просторный зал, явно предназначавшийся для совещаний. Балов для армейских чинов в тогдашнее время не предполагалось, но дорогой мозаичный паркет по-озорному настраивал к этому танцевальному празднику, хотя ещё не был доведён до зеркальной лакировки. Посредине зала на подстеленной мешковине лежал незагрунтованный, незашкуренный стенд три на пять метров…
– Васильков! Кульмандиев! – громко окрикнул капитан. В зале акустически повисло эхо…
– Васильков! Кульмандиев! – повторно, со злостью, вновь крикнул капитан.
Ещё окончательно не обмяк отголосок слабеющего эха, как из одной из боковых дверей высунулась сонная чумазейная физия; за ней – вторая моргающая мордоплюйка и распевно-завывая, с эхом, пропела:
– Ми-и тута-а-а… Товарища капитана-а-а…
Раскачиваясь, семеня мелкими шажками банных шлёпанцев (так как дорогущий паркет), заискивающе, по-восточному закатив глаза, пара «дервишей» в солдатской форме (или её имитации) подплыла к нам…
– Слющаем… товарища… капитана-а…
– Это я вас слющаю! Гамадрильи зоофильные! Почему стенд не ошкурен и не покрыт белилами?!
– Ой, капитана… не сердись… зачем такой зльой… как бухарский перец… Щас покущаем… батон белий… шоколяд-мармелядь…
– Вот, Борисов, тебе помощники! Они здесь этажные ключники… Не разглядывай и не думай, почему он Васильков! Якут он!.. Их Пётр Первый при крещении северных малых народов указывал красивыми именами и фамилиями нарекать… Покажите, камбоджийцы, комнату с художественными принадлежностями мастеру!.. А тебе, Борисов, – указывая рукой на лежащий посреди зала стенд, – к послезавтра, к восьми ноль-ноль, исполнить «проэкцию» политического содержания… С заголовком «Акула империализма»! Вот тебе схематический план панно… В центре нарисуй злую, саркастическую американскую статую Свободы… По бокам – вассалов-шестёрок Североатлантического блока… ФРГ, Францию, Италию, Бельгию, лижущих статуе ноги… Понял?! Не слышу ответа, солдат!
– Есть! Так-к-к точно!.. – замешкавшись, промямлил я.
– Ну ладно, поеду обратно в часть… Дерзай! А вы ему помогайте!.. – назидательно произнёс капитан. – А то отправлю на носилки с кайлом и лопатой!
И, скрипя новенькими сапогами, направился к лестничной двери. Ключники, как самаркандские голуби, «визирями» семенили за ним, кивали головами и потворством согласия ворковали…
– Художника-а?! Пойдём к нам в каптёрка, чай пить будем, говорить будем, смеяца будем…
Каптёрка являлась будущим кабинетом высокопоставленного офицера, а может быть, и генерала, предположил я, внимательно осмотрев помещение. Стены и шкафы были ламинированы дубом. Некоторые декоративные плиты были сняты, за ними виднелась фляжная металлическая шкатулка-облицовка всего кабинета. Мы тогда уже, «простые» солдаты, знали, что сделано это против нейтронного оружия, в качестве защиты…
На генеральском столе возлежала не солдатская снедь – «привалившаяся радость»: ржавый лучок, жёлтый укроп-пучок, прогнившая сладковатая картошка, килька в томатном соусе «Завтрак туриста», а «целлофано-скатертный самобран от Хоттабыча». Торт «Птичье молоко», шедевр кондитерского «дэффицита» того времени, нарезка финской колбасы «Салями» для новогоднего праздника, шпроты «Рижские», свежие помидоры и огурцы, экзотические фрукты бан-наны!.. «Да-да! Бан-наны!.. Это сейчас для вас, друзья, "дуруглополы" из Гваделупы не экзотика!.. А тогда бан-наны!..»
– Как звать тебя, джан?.. – прервал моё восхищение и дал возможность закрыть рот солдат Кульмандиев.
– Александром величать… Можно Сашкой… – И протянул руку для пожатия…
– А как вас бают?!
– Ча-а-во?!
– Ну величают… зовут по имени?!
– А-а… Вай, колумдыкин ёськин кот!.. Василькова Васей, значит… А меня Мишей, значит… По-нашему не выговоришь… Садись к столу, кушать будем, музыку слющать будем…
И тут же включил магнитофон с индийским шансоном Болливуда… При этом шея и задница замотались в такт музыке, гремя многочисленными ключами, которые висели у него на поясе…
– …Раньша мы ели, чтоба служить… А теперя служим, чтоба есть! Кущать!.. – многозначительно-философски, с поднятым пальцем кверху, произнёс Васильков…
– Нормальный ты мужик, Вася!.. Я, может быть, даже водки с тобой бы выпил!.. – тостом объявил я, аппетитно разглядывая сервированный стол… – Сейчас очень, по-вашему, хочу кущать… А по-нашему – благодарственно жрать!..
Болливудская музыка лилась из старенького катушечного магнитофона марки «Иней». На столе, как по волшебной палочке, появилась бутылка армянского коньяка… Раздавив «тройским войском» две бутылки армянского, я после бессонной ночи перестал различать своих помощников… путал Васю с Мишей, и они, бормоча и отплёвываясь, стали немного обижаться… На что я «мирительно» произнёс: мол, какая вам разница?! «Я что, расист какой – вас различать?!»