Комиссар, или Как заржавела сталь…

Артамонов Александр

– Какая такой мудилистика?! – испуганно моргая глазами, пропел солдат.

– Отказ будет расцениваться как уклонистское, саботажное вредительство! Снимут с ключной должности на лопату!.. В содействии же мне поощрят! Дадут отпуск домой!..

Ключник раздумчиво зачмокал губами…

– Сам откуда родом?

Военный моргнул миндалевидными глазами:

– С Ош…

– Какой Ош?!

– Ош, Киргизия…

– Как звать тебя, киргиз?!

– Я не киргиз! Я узбека, Орихм Орехимбаев!..

– Ну что же, Орех, будем знакомы! Борисов Александр, уполномоченный политруководством!.. В общем, военспец по художественной части… Ты дорогу к Василькову с Кульмандиевым знаешь?!

– Да кто

их, шайтан-майтан, барыг, не знает?! Калым дыкин, камандирам, знатно, значит, деньги сулят-мулят… А так давно би сартири чистили!..

– Так вот, к этим калымдэкенам мы сейчас и отправимся!.. Там, в большой зале, находится подготовленный стенд…

Придя в свою строительную зону Ж(;) «Завтра утром будет жопа!..» – неожиданно высеклось обжигающей искрой в хмельном сознании. Но быстренько загасив панику: «Тьфу!.. Тьфу ты!..» – пшиком бравады я объяснил товарищу предстоящую творческую работу…

– Грунтовать не будем!..

– Но тута жа следа на фанера от сольдатской сапог?..

– Так андеграундней, Орех, акула империализма выглядеть будет!.. Ничего ты не понимаешь в неореализме!.. Можешь ещё плюнуть!.. Хотя постой, не надо! Пойдём за красками, кистями… Но сперва заглянем в ключную…

В каптёрке в позе облёванных «хана-мздаимских» близнецов продолжали спать «абрек-кульбек» Кульмандиев и жёлтый, как снег в Нижнем Тагиле, Васильков… Посмотрев на удивлённо-испуганный взгляд узбека, я лишь глумливо подтвердил: мол, потеряли координацию… медитируют…

– Ва-ай!.. Какая кардинаций?!

– Успокойся, Орех!.. Хорошо, что не ориентацию!.. Ты давай присаживайся, коллега, к столу… Ужинать будем… Правда, остались одни рыбьи хвосты… Но хлеб-соль есть!.. Что ещё нужно солдату!.. – И разлил разбавленный спирт по стаканам…

– Вай! Ай-яй-юшки! Намь незя! Незя намь!..

– Незя-незя!.. – строго передразнил я. – Помнишь, что будет за отказ в содействии и по оказанию помощи мне?! И что будет, солдат, если комбатовский, французский одеколон влить в кульмандиевские сапоги?!

– Ва-ай!.. Какая франчуза комбата диколон?! Зачемь сапок?! – растерявшись, залепетал сторож…

– Давай пей! Художественный промысел требует! Новаторства в полотне больше будет! Не тяни резину!.. – И помог довести руку со стаканом до шеи с трясущимся от волнения кадыком… – Ну! Чебурил-ло! Двигай губами!..

Ключник залпом глотнул из стакана…

В запрокинутой голове зрачки глаз уплыли за веки… Небольшая пауза, тишина… Ни кря… Ни га-га-га… Ни кашля… Ни «ух-ахового» удовлетворения… Мановением беды я испугался и засуетился…

– Сейчас, Орех! Сейчас!.. Давай закурим!..

Взял беломорину со стола и вставил ему в рот…

– Кури, Орешек! Кури…

Поднёс зажжённую спичку, не догадываясь о том, что часть папирос, лежащих на столе, были забиты «травкой» руками валявшихся на полу ключников…

Орехимбаев затянулся раз, ещё раз… Из-под верхних век выплыли крупной ядрицей чёрные зрачки глаз, зачихал, просопливился и запел песню «О комсомольской юности…»

– Ёрген мурген комсомол!.. Комун мурден комсомол!..

Весело, залихватски передразнивая, я, вторя, подпевал ему:

– …Одна палка, два струна!.. Я хозяин вся страна!..

Неожиданно прервалось задушевное сопрано, певчий агитатор рухнул лбом на пол, не проронив ни слова…

– Ты чего, Орех?! А?! А-а-а! Я сразу же почувствовал в тебе какой-то подводный камень!.. Раскололся Кокос!.. Ну, блин, и помощнички!.. Ну, блин, работнички!.. Ключники, бл…, одним словом!.. С кем теперь будем стенд рисовать?!

Опустошённым в отчаянии взглядом осмотрел комнату… В углу – висящая на гвозде солдатская шинель. Разбросанные грязные тряпки, клочки газет, объедки… Измято-протёртый плакат на стене – Аллы Пугачёвой, из кинофильма "Женщина,

которая поёт…". «Наверно, самоварят блудным сапожком, глядя на неё!..» – злым "цедом" оценил я афишу… Тёмно-серое окно, за которым «июньским банщиком» подглядывала парная ночь с тусклым фонарём-полумесяцем… «Сколько времени?.. Предположим, сейчас одиннадцать-двенадцать часов ночи… Значит, осталось семь-восемь часов на исполнение заказа…» Мучительно, помня о задании, подвывая, размышлял… «Что же будет?! Что же будет?! И что же я такой-растакой разнесчастный?! Завтра меня повесят, как Буратино, кверху ногами, в лифтовой шахте!.. Как обещал капитан Зверюгин… Если к сроку не будет готов стенд…» Взгляд вновь скользнул по висящей в углу шинели. Будоражная мысль-идея спасительной соломки стала грязью гейзера напластываться в воспалённом воображении… «Прибьём гвоздями шинель к стенду… Строительную пластмассовую каску… Закрасим на погонах буквы СА… Белой краской намалюем на каске и погонах U.S. Army… И сапоги прибьём… Только надо самые лучшие, начищенные до блеска… Ну чем не андеграунд?! Каков, блин, перформанс этюдной панорамики! А-а?! Рокирный реверс сюрреалии! Сам Федерико Феллини оценил бы по достоинству мои инсталляции, предвоплощающие "Эврику-инсоляцию"!.. Ну надо же, чё под козырьком-то всплывает!..» И я с торжеством триумфатора оглядел валявшихся на полу ключников… Сапоги были только на Василькове… ржавые от коллекторной грязи, в которых он промышлял, торгуясь с клиентами… «Ну что же… закрасим их чёрной краской… Ладнысь! Снимай, Якут, свои лыжные вездеходы!..» И с лёгкостью стянул оба сапога, которые были на три-пять размеров больше, чтобы не стричь ногти на ногах… Разложив, а затем прибив гвоздями агитационные атрибуты, написал сверху крупными, с подтёками, буквами зловещий заголовок «Акула империализма», присел на пол и призадумался над вариацией исполнения имперских вассалов-шестёрок пентагоновского «аншлюкса».

В голове «СИНЕМАльными» мыслями мелькали невыполнимые фотосюжеты… Так ничего и не придумав, я резко встал, в сердцах матерным приговором плюнул на стенд и отправился в сторожку… Придя в комнату, постоял в замешательстве возле «штабеля ключников», медленно оглядывая каждого злым, ненавистным взором. Очнувшись от грешных мыслей, подошёл к столу и налил в стакан спирта. Выпив, в опустошённом раздумье присел на табурет и закурил… Открыл носком сапога дверцу тумбового стола и обнаружил то, что надо по «законченной маэстральности», – лежавшую в нём тюбетейку Кульмандиева. Вдохновение тайфунной волной рванулось в зал!..

Прибил у сапог статуи Свободы покрашенную в синий цвет солдатскую пилотку и написал белилами на ней: «Ля Франсе». Сложил из грязного вафельного полотенца подобие чалмы и прибил её тоже вместе с тюбетейкой. Размашистым кистевым мазком подписал под ними фразу: «Англо-германские басмачи на службе у акулы империализма!»

– Всё! Готово!.. Красотища-то какая!.. А-а?! Какова политдиспозиция?! Просто изюмительно! Никаких лишних буржуйских политесов! Я в восторге! Поощрят! Наверняка поощрят! «…щрят… …рят… …отпорят… …рят…» – зазвенело тихими отголосками камертонного эхо в многочисленных уголках тёмного зала…

Ещё и ещё раз оглядел стенд… И скулящая тоска стала медленно вползать в утробу, разъедая душу… За окном светало…

«Что же делать?! Что же, бл…, делать?!» – пожарной рындой заколотилось в сознании, отдаваясь набатной болью в висках и затылке… «Скажу, что не справился с ответственным заданием… Хотел как лучше… Но, увы, не получилось… Не-ет! Это детский лепет! А эти малахольные гаврики ключники… Их до обеда не раскачаешь… А капитан приедет утром, к семи-восьми часам… Раскатил губища-та! Поощря-ят! Наградя-ят!.. Поощрят, блин! Бесплатной пластической операцией с головы до пят!..»