Комментарий к роману А С Пушкина 'Евгений Онегин'

Лотман Юрий Михайлович

8 — Разбить сосуд клеветника… — Сосуд (церковносл.) зд.: оружие (ср.: Псалтирь, псалом 7, стих. 14: "Уготова сосуды смертныя"), т. е. Ленский верил, что друзья готовы разбить оружие клеветы. Соотношение дружбы и клеветы волновало П. Юношеской вере Ленского противостоят трагическое отождествление друга и клеветника в стихотворении П «Коварность» (1824) и иронические стихи в EO (IV, XIX, 4–9).

9-14 — Что есть избранные судьбами… — В первом печатном издании 1826 г. заменены точками. В данном

случае, пропуск явно имел не композиционный, а цензурный характер. Более того, П, видимо, счел необходимым дать читателю знать об этом. Показательно, что в первом и втором полных изданиях романа П, воспользовавшись притуплением бдительности цензуры, считавшей, что перед ней простая перепечатка уже цензурованного текста, дал не шесть, а пять строк точек, восстановив 9-й стих: "Что есть избранные судьбами…". Такой отрывочный текст не имел никакого иного смысла, кроме единственного указать читателю на значительность для автора пропущенных стихов. Смысл стихов звучит сознательно зашифрованно, и предложенное для его расшифровки сопоставление со стихотворением Кюхельбекера "Поэты" (см.: Тынянов, Пушкин и его современники, с. 276–277; принято: Бродский, 135) мало что разъясняет. Прав Б. В. Томашевский, который, сблизив эти стихи с наброском:

Бывало в сладком ослепленьеЯ верил избр<анным> душам,Я мнил — их тай<ное> рожденьеУгодно [властным] небесам(II, I, 294),

органически связанным с посланием В. Ф. Раевскому (1823), увидал в них намек на тайное общество или, по крайней мере, на некоторый круг конспираторов. (Томашевский, I, с. 551). Это делает понятной и веру Ленского, что усилие "избранных судьбами" когда-нибудь "мир блаженством одарит", и автоцензуру данных строк.

IX–X — Строфы посвящены характеристике поэзии Ленского. П первоначально полагал дать их в значительно более развернутом виде, но остановился на сжатом варианте. В строфе IX нагнетаются устойчивые фразеологизмы романтической поэзии: "чистая любовь", "сладкое мученье", "с лирой странствовал на свете", "поэтический огонь", "возвышенные музы", "возвышенные чувства" и пр. Поскольку в пределах строфы им не дано стилистической антитезы, они воспринимаются как свойство авторской точки зрения (о понятии "точки зрения" см.: Успенский Б. А. Поэтика композиции. Структура художественного текста и типология композиционной формы. М., 1970). В строфе X романтические штампы контрастно сопоставлены в последнем стихе с иронически освещающей их авторской речью, а некоторые выделены курсивом, который в пушкинском романе обычно обозначает чужую речь (заменяя, в соответствии с традициями графики той поры, современные кавычки). В результате поток романтических выражений становится в X строфе не авторской точкой зрения, а объектом авторского наблюдения и изображения. Такое «скольжение» позиции повествователя позволяет П создать «объемный» текст.

Первоначальный вариант характеристики значительно более резко определял политическую направленность поэзии Ленского, сближая ее с теми установками, которые настойчиво стремились привить П его декабристские друзья в Петербурге и Кишиневе.

Тема поэзии Ленского развивалась также в строфах IXа, IXб, IXв и XVII г (VI, 270–272, 282–283), дополнявших политическую характеристику его лирики. Ленский — поэт возвышенной любви, и стихи его противопоставляются эротической поэзии "певцов слепого упоенья":

Не пел порочной он забавыНе пел презрительных цирцейОн оскорблять гнушался нравыПрелестной <?> лирою своейПоклонник истинного счастьяНе славил сети сладострастья(VI, 270).

Стихи эти написаны с позиции полного неприятия «нечистой» эротической поэзии. Однако для более глубокого осмысления их следует иметь в виду, что их пишет автор «Гавриилиады», отношение к которой, равно как и к пушкинской эротической лирике, со стороны друзей-декабристов было осудительным. Достаточно сравнить обличение "элегий живых" "певцов любви" в строфе IXб:

… Напрасно ветряная младость[На ложе неги], на пирахХранит и в сердце и в устахСтихов изнеженную сладостьИ на ухо стыдливых девИх шепчет робость одолев(VI, 271)

с пушкинской автохарактеристикой в полемическом послании В. Ф. Раевскому:

… иногда

Мои коварные напевыСмиряли в мыслях юной девыВолненье страха <и> стыда(II, 1, 260),

чтобы убедиться, что П создает обличительный монолог, полемически написанный с позиций его декабристских друзей и задевающий одну из сторон его собственной поэзии. В строфе IXв, с одной стороны, резкость осуждения эротической поэзии возрастает, приобретая пародийный характер, с другой — П намекает на то, что аскетизм декабристской поэзии сродни чопорности их литературных и политических антиподов — старших карамзинистов:

Не вам <"певцам любви". — Ю. Л.> чета был строгий ЛенскойЕго [труды] конечно матьВелела б дочери читать(VI, 272).

Последние стихи намекают на больно задевшую П оскорбительную эпиграмму И. И. Дмитриева по поводу "Руслана и Людмилы":

Мать дочери велит на сказку эту плюнуть.

Эпиграмма, как и два последних стиха П, — вольная обработка известной эпиграммы Пирона.

Позиция П была сложной: вставая в ряде стихотворений на декабристскую позицию безусловного отказа от эротической лирики во имя «строгой» поэзии (ода «Вольность» и др.), он одновременно активно развивал и другую поэтическую концепцию. Страстная любовная поэзия с этой, второй точки зрения не противопоставлялась свободолюбию, а входила в него (ср. стихотворение "Краев чужих неопытный любитель…" (1817), где рядом поставлены, как два равноценных идеала, "гражданин с душою благородной" и «женщина» "с пламенной, пленительной, живой" красотой — II, 1, 43). Авторская позиция П, таким образом, включала в себя стилистическое многоголосие и тот полифонизм точек зрения, который уже современники называли «протеизмом», ср.:

Пушкин, ПротейГибким твоим языком и волшебством твоих песнопений!

(Из письма Н. И. Гнедича от 23 апреля 1832 г. — XV, 19; образ поэта-протея восходит к стихотворению Карамзина "Протей, или Несогласия стихотворца").

В тех случаях, когда позиция автора EO заключалась в совмещении различных точек зрения, каждая из них, взятая изолированно, могла выступать в освещении авторской иронии. Такая ирония не равнялась отрицанию. С этой позиции ригоризм "строгого Ленского", особенно в контексте его юношеской влюбленности, окрашивался иронией. Однако, сведя позицию Ленского почти к пародийной, П тут же дал параллельный вариант, в котором та же тема получила диаметрально противоположное эмоционально-стилистическое решение: П говорил самые значимые слова, которые можно было бы сказать против него самого с позиции В. Ф. Раевского в защиту "строгой поэзии":