Комментарий к роману Чарльза Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба»

Шпет Густав Густавович

Как только мистер Пиквик выходит из тюрьмы, он приступает к развязке второстепенных нитей повествования. Некоторой осложненностью, впрочем, отличается лишь развязка любовной истории мистера Уинкля, вызвавшая поездку мистера Пиквика еще раз в Бристоль, а затем в Бирмингем. В Бристоле мистер Пиквик опять останавливается в «Кустарнике» (гл. 44, XLVIII), и единственное развлечение, которое он себе позволяет, примирив Бена с сестрой, а Боба с его судьбой, — выслушать рассказ одноглазого торгового агента, с которым друзья мистера Пиквика познакомились в Итенсуилле (ч. 46).

История дяди торгового агента(гл. XLIX) переносит слушателей в Шотландию, молодому Диккенсу мало известную по личным впечатлениям. В рассказе названы три крупнейших города Шотландии: Данди, Глазго и Эдинбург; действие происходит в Эдинбурге, древней столице Шотландии, которую Диккенс посетил впервые в 1834 г. в качестве репортера, совершив путь к ней из Лондона морем.

Приключения Джека Мартина, дяди торгового агента, начинаются в Кенонгете, составляющем часть старого феодального Эдинбурга; центральная улица Кенонгета почти по прямой линии поднимается от дворца Холируд к скале в центре теперешнего города, на которой высится знаменитый Эдинбургский замок. Холируд(«святое распятие», «святой крест») был заложен в XII веке как монастырь; примыкавшие к нему земли были предоставлены монахам для возведения собственного «бурга», который о них и получил

свое название Кенонгет («Дорога каноников»; сакс, gaet значит «дорога» или «улица»). Холирудский дворец, как резиденция короля, упоминается в самом начале XVI века, когда Кенонгет становится придворным поселком. Еще в XVIII веке — это центр Эдинбурга и только в XIX веке буржуазия создал свой, новый, Эдинбург к северу от старого, отделенный от него глубокой и узкой лощиной. На дне этой лощины в настоящее время располагается огромный вокзал, над которым проходят два моста; один из них — тот Северный мост, о куда Джек Мартин любовался ночной панорамой Эдинбурга (гл. XLIX). Впрочем он мог остановиться не на самом мосту, на улице, которая служит его продолжением и также называется Северным мостом. Именно на перекрестке этой улицы и Хай-стрит-Кенонгет особенно эффектна картина, которую набросал Диккенс: в восточном направлении — Холируд с примыкающим к нему с юга холирудским парком (он же: «Королевский парк») на Солсберийских утесах, увенчанных высокою скалой Артурова трона(822 фута); на запад — скала с упомянутым замком; на север — массивный холм Колтон-хилл с его кладбищем, ставшим теперь своего рода шотландским Пантеоном. Можно удивляться, с каким искусством Диккенсу удалось в одной фразе передать чарующую ночную картину массивной серьезности гранитных нагромождений старого Эдинбурга и играющих над ними огоньков на Замковой скале, с одной стороны, и на Колтон-хилле — с другой, двух стержнях этого исключительного по живописности города.

Полюбовавшись ночной картиной города, Джек Мартин двинулся дальше, к Лит-уоку, широкой улице, свыше мили длиною, начинающейся за Колтон-хиллом и ведущей в Лит — пригород и гавань Эдинбурга. Упоминая о пустыре, на котором пары тодди (ч. 61) перенесли Джека Мартина в отдаленное прошлое, Диккенс, по всей вероятности, имел в виду большой луг, который начинается недалеко от конца Лит-уока и известен под названием Площадок для игры в гольф.

Упоминаемый в рассказе Ньюпортский рынок(уничтожен в конце XIX в.) к Эдинбургу отношения не имеет и был не рынком, где продавалось оружие, как можно подумать на основе контекста, а всего лишь небольшой лондонской уличкой, занятой лавками мясников. — Об «Истории дяди торгового агента» в целом надо заметить, что она производит впечатление сознательной пародии на описания, встречающиеся у писателей XVIII века (особенно у Филдинга), путевых приключений, разрешавшихся трактирными потасовками.

ЧАСТЬ 51

Бирмингем

Захватив в Бристоле Бена Аллена и Боба Сойера, мистер Пиквик на следующий день по прибытии в этот город отправляется в дорожной карете (ч. 60) к отцу мистера Уинкля в Бирмингем (гл. 45, L). Героем этой поездки оказывается в конце концов Боб Сойер с его выдумками: красным флагом, корнет-а-пистоном, сэндвичами [71] , молочным пуншем и т. д.; он же своим выступлением неприятно осложнил выполнение миссии, с которой явился в Бирмингем мистер Пиквик. Проказы Боба по пути в Бирмингем занимают внимание читателя, а о самой дороге Диккенс точно так же ничего не говорит, как и о дороге из Лондона в Бат. Из остановок упоминаются только: 1) Беркли (в восемнадцати милях к северу от Бристоля) — небольшой рыночный городок (ч. 33) в графстве Глостер. Диккенс говорит о Берклиевской пустоши, по всей вероятности, потому, что путешественники не заезжали в самый город, а меняли лошадей и завтракали в придорожном постоялом дворе недалеко от Беркли. Этот старый постоялый двор, под вывеской «Колокол», существует до сих пор, и на нем красуется доска с надписью: «Чарльз Диккенс с компанией завтракал здесь в 1827 г.». Не усмотрел ли содержатель этого двора автобиографических черт Диккенса в Бобе Сойере?.. 2) Тьюксбери в том же Глостершире (в десяти милях к северу от города Глостера) — также рыночный городок; здесь путешественники обедали в лучшей городской гостинице «Хмелевая Жердь», существующей и поныне. Оба эти городка неоднократно упоминаются в «Исторических хрониках» Шекспира; в «Генрихе IV» Фальстаф сравнивает умственные способности Пойнса с тьюксберийской горчицею.

71

Сэндвич соответствует нашему бессмысленному «бутерброду» или немецкому «belegtes Br"otchen», т. е. это два кусочка хлеба с маслом, между которыми кладутся плоские куски ветчины, холодного мяса, яиц, огурцов, томатов, анчоусов и т. п. — В английский язык слово «sandwich» вошло во второй половине XVIII в. и своим происхождением обязано фамилии политического деятеля того времени, графа Сэндвича(1718—1792), который вел большую игру, просиживая по многу часов за карточным столом и подкрепляясь закуской в указанной форме. По наблюдениям Сэма Уэллера, служащие банка весь день поглощают сэндвичи, так как это входит в их обязанности и составляет «часть системы» (гл. LV).

К вечеру путешественники были в Бирмингеме, остановились в «Старой королевской гостинице», более не существующей, и наутро уже покинули этот город. Нельзя отрицать — впечатление от большого промышленного города передано Диккенсом прекрасно. Но, во-первых, такое же впечатление должен был произвести на него всякий большой фабричный город, и, во-вторых, это впечатление — только внешнее, то есть Диккенс выступает как живописец, а не как писатель. Между тем Бирмингем заслуживал большего внимания со стороны мистера Пиквика, жадно изучавшего «нравы и характеры». Бирмингем был одним из творческих порождений новой промышленной Англии и сделался одним из ее столпов. Старое средоточие металлической мануфактуры, он на глазах одного поколения превратился в ведущий центр фабричной промышленности, крупного машинного производства, и приобрел не только местное, но мировое влияние. Его население, составлявшее в начале XVIII века всего 15 тысяч человек, удвоилось только через 70 лет, но зато следующее удвоение совершилось в 30 лет, и в первом году XIX века оно перевалило за 60 тысяч, а еще через 30 лет, к моменту наиболее напряженной борьбы буржуазии за политическое равноправие (ч. 24), население Бирмингема еще раз более чем удвоилось и в 1831 г. насчитывало почти 150 тысяч. Однако до самой реформы 1832 г. (ч. 24) этот быстро растущий город не мог посылать собственных представителей в парламент. Легко понять, почему Бирмингем той поры был также центром напряженной политической жизни; она здесь кипела: вырабатывались программы, основывались союзы и политические организации, выдвигались лозунги. Диккенс все это знал, но, как подойти к новому предмету, его учители — Филдинг, Смоллетт, Стерн — молодому писателю не показали, а сам он был лишен чувства исторической реальности и не обладал той мастерской техникой, которая помогла бы ему скрыть свой недостаток.

В итоге остается неясным: зачем собственно, Диккенсу понадобилось поселить Уинкля-старшего в Бирмингеме,

послать туда Пиквика, взять на себя обязательства и отнестись к ним столь поверхностно? В первоначальном проспекте «Записок Пиквикского клуба» было обещано, что мистер Пиквик, питая пристрастие к прикладному искусству, совершит свое славное путешествие в Бирмингем глубокою зимой. Описанное путешествие к Уинклю-старшему ничего общего с этим обещанием не имеет. Зависело ли это просто от изменения плана (ч. 13), которое заставило Диккенса превратить мистера Пиквика из ученого исследователя в невинную жертву собственного благодушия, или здесь играли роль другие, более глубокие причины? Основательного знакомства с Бирмингемом, особенно как с промышленным центром, у молодого Диккенса не было, а свой метод одностороннего реализма он не мог применять там, где этому не поддавался самый предмет. Большего Диккенс не мог дать, — здесь обнаружились пределы его метода. Пусть страничка, рисующая внешний облик большого промышленного города, подтверждает наблюдательность автора, — но что за этой внешностью могла увидеть фантазия (ч. 26)? Диккенс умел по любой принадлежности человека прочесть внутреннюю биографию ее носителя или владельца, умел видеть один живой комплекс в дверном молотке и его хозяине, в носовом платочке и Джобе Троттере, табакерке и мистере Перкере, в зонтике, красном носе и методистской сущности Стиггинса и т. д. и т. д. Но во всех этих случаях за внешностью он прозревал душу внутренне близкого ему мещанства. И впоследствии он дает едва обозримое разнообразие индивидов и типов пестрого, как само безвкусие, мещанства и лишь изредка отваживается испытать силу своего симпатического понимания на помпезном буржуа вроде сэра Домби («Домби и сын») или дегенерирующем аристократе вроде сэра Лестера Дедлока («Холодный дом»). Почти через два десятка лет (1854 г.) в «Тяжелых временах» Диккенс приподнимает внешнюю завесу, скрывающую жизненное содержание фабричного города. Можно спорить о том, удалось или не удалось писателю изображение типических выразителей этого содержания, будь то рабочий Стивин или фабрикант Баундерби, но бесспорно, что реальную историческую и социальную сущность Кокстауна ему раскрыть не удалось. У молодого Диккенса не было исторического чутья; не приобрел он его и позже, а воображение ничего не может сделать там, где нет опыта и понимания. Исторические романы Диккенса («Барнеби Радж», «Повесть о двух городах»), даже если признать их исторически верными, — что сомнительно, — не опровергают сказанного [72] . Чувством исторической реальности обладает не тот, кто видит только, что настоящее есть продукт прошедшего, — этого мало: в настоящем надо распознавать то, что является зародышем, задатком или обещанием будущего. Со всем своим «радикализмом», в общем поверхностным и морализаторским, Диккенс был слишком мало революционером, чтобы непосредственно ощутить живую реальность данных социальных отношений. Так, мистер Пиквик, отправившийся изучать «нравы и характеры» Англии, стоявшей накануне буржуазной революции, которая была предотвращена только в последний, крайний момент произведенной парламентской реформой (ч. 25), увидел, однако, лишь то, что до него видели герои предшественников Диккенса, наблюдавших нравы и характеры XVIII века. Новым был только свежий, неустановившийся, а потому и волнующий, заражающий симпатией талант мещанина Диккенса.

72

Следуя примеру своих учителей, Смоллетта и Голдсмита, авторов компилятивных, но объемистых сочинений по истории Англии, Диккенс тоже написал «Историю Англии для детей» (1853), но это произведение — поистине детская история, и анализ ее только подтвердил бы, что Диккенс не чувствовал и не понимал исторической реальности.

Не успели наши путешественники встретить в Бирмингеме свое первое утро, не оправились они еще от горького чувства, вызванного неудачным исходом миссии мистера Пиквика, и от похмелья, испытываемого ими в результате стараний Боба Сойера во время путешествия, как Диккенс в дождь, слякоть и грязь погнал их обратно в Лондон. Под проливным дождем проехали путешественники одну за другою остановки: Ковентри — мануфактурный город и сити (ч. 33) в графстве Уорик (Warwick), богатый историческими воспоминаниями, ничем не замечательный Данчерч и Девентри (Daventry) в Нортгемтоншире, только меняя там лошадей и форейторов.

Дождь лил в конце каждого перегона сильнее, чем в начале, и путешественники решили остановиться в Таустере (Towcester), маленьком городке того же графства Нортгемтон. Здесь, в приветливой гостинице «Голова Сарацина», существующей по сей день, хотя название ее было изменено раньше, чем Диккенс начал писать своего «Пиквика» мистер Пиквик и его спутники остались переночевать и оказались свидетелями встречи забытых читателем издателей итенсуиллских газет, каковая встреча ознаменовалась дракой совершенно в духе трактирных потасовок, которые любил изображать Филдинг. Это одна из самых ненужных сцен, — словно фантазия Диккенса истощилась, и он не придумал ничего лучше, чем вытащить на сцену раньше встречавшиеся персонажи, органически не связанные с повестью. Неинтересна эта сцена и по содержанию, если не считать, что она дала все-таки Диккенсу повод намекнуть на политическое значение Бирмингема, куда оба редактора ехали на большое политическое собрание. Наутро мистер Пиквик и его компаньоны «устремились в Лондон», но Диккенс уже не интересуется тем, какой дорогой и как они туда добрались, — он торопится к многочисленным развязкам своей истории.

VII. ЛОНДОН

ЧАСТЬ 52

Лондон — Инны

Город Лондон, со времен похождений пиквикистов сильно раздвинувший свои пределы, охватывал тогда Сити, Вестминстер и непосредственно примыкающие к ним территории — на левом берегу Темзы и район Саутуорк, называемый также Боро, — на правом берегу (ч. 55). Своими предместьями он уходил и четыре окружавшие его графства: на левом, северном берегу Темзы —Эссекс (на восток) и Мидлсекс (на запад); на правом, южном берегу — Кент (на восток) и Саррей (на запад). Эта южная часть Лондона очень часто поэтому называется Саррейской стороной Темзы. Мрачный Джемми упоминает о театре на Саррейской стороне Темзы, то есть на правом, или южном, ее берегу. Речь, по-видимому, идет об одном из театров, которые Диккенс усердно посещал в детстве (ч. 5) и юности (ч. 7).

Действие «Записок» развертывается главным образом в двух районах Лондона: Сити и Боро.

Сити — «город» — центральный район, в котором сосредоточивается деловая жизнь Лондона. Это район торгово-промышленных, банковских, адвокатских контор и других такого же рода учреждении.

Сити располагается на левом берегу Темзы, и ограничивающая его набережная простирается от Темпляпочти до самого Тауэра(«башня», «крепость с башнями»), стоящего уже вне Сити, являвшегося некогда крепостью и королевским замком, превращенного затем в государственную тюрьму, которая была не только местом заключения, но также пыток и казней до 1820 г. [73] ; позже — арсенал (оружейная палата). В одной из своих острот Сэм Уэллер упоминает о Тауэре (гл. 22, XXV). Тауэр встречается также в «Легенде о принце Блейдаде» (гл. XXXVI).

73

Последними заключенными стали участники заговора на Кето-стрит (ч. 21). Впрочем, в империалистическую войну в Тауэре содержали военных шпионов, больше десятка которых было здесь же расстреляно.