Коммуна, или Студенческий роман

Соломатина Татьяна Юрьевна

– Юные идиоты! – нежно сказал он портрету Луи Пастера. – Мои самые любимые, самые лучшие, самые-самые студенты! Как это прекрасно – быть всего лишь студентом! Эх!.. – И он смачно высморкался в двадцать пятый за сегодняшний день носовой платок.

Замужем

В первый день третьего курса Полина Романова пришла на занятия с обручальным кольцом на безымянном пальце правой руки.

Потому что в августе она вышла замуж за Глеба.

В полдень она, Примус и Кроткий сидели на парапете Приморского бульвара, пили кофе «на троих» из всё того же Вадиного термоса и обсуждали, куда бы закатиться «обмыть» её замужество после занятий. Хотя и Евграфов и Коротков были на Полиной свадьбе.

Фамилию она не поменяла. Ей очень нравилась своя.

«Ну и переходы! – возмутится читатель. – Только была безумная влюблённость в Короткова, да и он не был безразличен. Только-только были такие отношения с Примусом, что уже можно было надеяться…» Да-да-да! Переходы. А вы себя вспомните в юности. Не помните? Не желаете вспоминать? А вот такая дура Полина Романова, чтобы возьми да и подробно расскажи. Впрочем, основная задача писателя такова, да. Вы правы. Удовлетворять любопытство читателя. Критики и литературоведы считают ещё, что в том или ином произведении непременно должна быть какая-то мораль. Не знаю, как там с моралью, но сам факт любопытства уже одним своим существованием заслуживает того, чтобы его удовлетворить. А с моралью как-то сами. И желательно не только без автора, но и – особенно! – без критиков с литературоведами. Сами-сами!

Кроткий. Чудесный, мужественный, красивый Вадим Коротков. Разумеется, он знал о Глебе. Ещё раньше того, как тот стал подвозить Полину на вызывающе алой «Тойоте». Просто мир тесен. А уж город – тем более. Тем более если этот город – Одесса. Кроткому было очень больно, но он был самым что ни на есть настоящим мужчиной, и выпячивать свою боль или опускаться ещё до каких-то там «выяснений отношений» и прочего – было не в его привычках. Точнее сказать – не в его принципах. Потому что привычки налаживания взаимодействий с малолетними домашними городскими девочками у него не было вовсе. Зажав в зубах кровоточащее эго, он продолжал ходить к Полине Романовой в гости, продолжал не приглашать её в кино-кафе и так далее. В общем, вёл себя как последний законченный дурак. Потому что всем умным давным-давно известно, что самая-самая квинтэссенция любви – это разговор. Хотя, с другой стороны, Примус только и делал, что говорил и говорил с Полиной обо всём на свете. Так что хрен его знает, что она такое – эта любовь. Возможно, что и разговор, и секс, и смех, и слёзы… И даже скандал – если к месту. И даже обида – если по делу. И даже измена – если это не измена любви. Но что для одного – не измена любви, то для другой – просто тупая банальная измена. Вот есть такие глупые женские особи, не могущие перенести тот факт, что некто (обобщённый образ самца) взял да и засунул эту самую главную самцовую штуку не в неё. Да-да, у Полины уже был Глеб. Но и у Кроткого была Ирка. И тут можно сколько угодно спорить о том, кем для него была Ирка, а кем для Полины был Глеб, и что первичнее – курица или яйцо, Ирка для Кроткого или Глеб для Полины, но всё это будут досужие бесплодные разговоры, потому что… Потому что в один прекрасный день (точнее – ночь) Кроткий переспал с Тонькой.

Как раз в одни из посиделок в «отдельную комнату» заявился Глеб. Кроткий и Примус, как вежливые мальчики, отправились восвояси, но только Вадя до «восвоясей» не дошёл, потому как заглянул к Тоньке выпить ещё по сто. Ну, или по двести. Толик Марченко был на вахте, а Кроткий был зол. Очень зол. Очень давно и очень сильно зол. На Полину. На Глеба. На Примуса. На себя. И вместо того чтобы воспользоваться богом данной второй сигнальной системой – языком – поговорить, покричать, признаться в любви или ненависти, предложить мороженое или замуж, он воспользовался совсем другим органом. Тем более что Тонька, как и было сказано ранее, была очень красива и вовсе не была против. Разумеется, наших второстепенных героев оправдывает тот факт, что оба они не воспринимали близость физическую как что-то из ряда вон выходящее. Скорее наоборот – в одном ряду с дружбой, преферансом и выпивкой. Секс для них был чем-то вроде дружеской развлекухи, отношений не портящей.

Тонька, не слишком хорошо разбиравшаяся в хитросплетениях взаимоотношений «Полина – Вадим» (да они и сами не слишком хорошо в них разбирались), тут же сообщила об этом незамысловатом, на наш взрослый и многоопытный взгляд, эпизоде своей соседке-подружке. Посплетничать, посмеяться и всякое такое. Тоньке простительно – она была старше Полины на десять лет, счастливее на талант «быть проще», и вообще – замужем, с детьми и собакой. После того как Полина не справилась с лицом и по щекам её покатились непроизвольные глупые слёзы, Тонька сперва испугалась, а потом расстроилась.

– Что с тобой?! Ты чего, влюблена в него, что ли? Чего ревёшь? Ну, переспала и переспала. Он классный, честное слово. И любил меня так яростно, как будто… Да чего ты ревёшь белугой?!

Действительно, отчего бы не реветь белугой, если внезапно узнаёшь, что тот, кого ты считала безраздельно принадлежащим тебе, оказывается, вполне себе способен «яростно любить» другую…

– Ну не реви! Под «любить» я, разумеется, имею в виду «трахать». Он меня яростно трахал. Так лучше? – Тонька была действительно обеспокоена и на самом деле хотела объяснить подруге-соседке, что они с Вадимом просто трахались. И чего так переживать, если кто-то с кем-то просто трахается?

В общем, ни сто граммов, ни разумные доводы, ни кофе и ни сигарета не помогли. Тонька истощила все аргументы, поясняя глупой молодой дурочке все аспекты взаимоотношений мэ и жо, а молодая дурочка всё одно ревела, хотя и пила, и курила, и кивала. Но ревела. Вовремя материализовавшийся Примус утащил Полину в её комнату и долго с ней говорил, долго утирал сопли и долго поил и водкой и кофием. И потом, разумеется, все долго играли в преферанс – и Полина, и Тонька, и Примус, и дворник Владимир. И под занавес – вызванный Примусом Вадим. Чуть позже все куда-то рассосались, подгоняемые не то Примусом, не то мегадворником, не то ими обоими. И оставшиеся наедине Полина и Кроткий… совершенно не знали, что друг другу сказать.

– Зачем ты это сделал? – наконец спросила Полина. Лишь потому, что надо было уже хоть чем-то нарушить тишину. Хотя бы словом.

– Что именно?

– Ты прекрасно понял. Зачем ты переспал с Тонькой?

– Я и до неё со многими переспал.

Ах, как жестоки бывают те, кто нас, как мы наивно полагаем, любят. А может, и на самом деле любят. Тот самый бегун, что жалко трусит телесами по утреннему скверику, тоже бежит. И чемпион мира по лёгкой атлетике – тоже всего лишь бежит. И то бег, и другое – бег.

– Почему ты так жесток, Вадим? Я думала, у нас что-то…

– Что? Что у нас?

– Ты был так заботлив. Ты был так уместен в моём ненормальном доме с моей ненормальной мамой. И я думала…

– А как Глеб помещался в твои… думы?

– Ну а если ты знал, то почему ты молчал?!

– А что я должен был сказать? Что тут скажешь?

– Тогда почему ты продолжал ко мне ходить?

– Я продолжал любить тебя. И не знал, что с этим делать. Я и сейчас продолжаю любить тебя – и не знаю, что с этим делать.

– Ну да. Самым разумным в такой ситуации было переспать с моей подругой. Я, кстати, предполагала, что ты спишь со своими общажными девками, не такой уж я зелёный наивняк. Но с Тонькой?!. Вот это и было жестоко. И я даже не виню её. Потому что для неё переспать с красивым мужчиной – всё равно что для меня выпить контрабандный вкусный кофе. Сиюминутная приятность. Не более. И вообще, наличие подобной подруги – счастье для женщины. Потому что тут же позволяет вычислить – твой мужчина или не твой. Даже если тебе баба сама на член кидается, то это ещё не означает, что ты должен этот самый член в ход пускать! Так что спасибо ей!