Коммуналка 2: Близкие люди
Шрифт:
Он дернул шеей.
— В первые дни раненых пытались вывозить в тыл, но… опять же не хватало ни поездов, ни мест в них. И люди оставались. А с ними оставались и те, кто… и если из раненых тех первых недель многие потом выжили, многие даже вернулись в строй, то целители… они были одаренными. Асверы же охотились за всеми, в ком имелась хоть капля дара.
Астра не мешала.
Разглядывала.
И не его, но… свою в нем силу, которая обустроилась, прижилась, как приживается росток на старом дереве. Эта сила проросла в плоть, и маг
Но терпел.
— Не хватало не только целителей. Не хватало в первую очередь тех, кто вообще знал, как все это обустроить. И тогда было решено предложить дивам. Искупление.
— Почему отправили тебя?
Святослав пожал плечами. И показалось, что не ответит. Астра же вопрос повторять не станет. Он ведь не обязан.
— Наверное, потому что я был молодым и искренне верил, что… мир должен стать лучше. Что я сделаю этот мир лучше. Что наши скоро победят, страна возродится, что… я во многое верил. И в то, что предлагаю им шанс на исправление, на искупление. Их ведь даже не на фронт посылают, в госпитали. А они целители.
Астра кивнула.
Даже она… когда она впервые решилась переступить запрет? Там, в госпитале, оставшись одна? Она ведь искренне считала себя бессильной, не способной ни на что, а тут вдруг… мир зазвучал. Или это она услышала его голос. Увидела неправильность в том человеке, что лежал, отвернувшись к стене, и только тихо вздыхал. Почувствовала вдруг его боль и такую обреченность в душе, что… ей стало жаль?
Неправильное слово.
Жалость — это другое. Просто… ее вдруг потянуло к этому человеку. Астра боролась. Честно. Она подходила к палате, останавливалась, нервно прислушиваясь ко всему, что происходило вокруг. Она ловила чужие голоса, и чужое дыхание.
И отступала.
И снова возвращалась, пока однажды не решилась переступить порог. То, что звало ее, было сильнее Астры. Оно тянуло ее к этому вот человеку, имя которого Астра не знала.
Не хотела знать.
И не нужно ей было имя, только то красное пятно, будто уголек, спрятанный под кожей. Ей хотелось прикоснуться, погасить…
…что она и сделала.
— Другие… многие из подобных мне были причастны к арестам или судам, к допросам… — Святослав сунул пальцы под воротничок. — Я не знал о допросах. Не знал о том, какими методами они велись и… что допрашивали в том числе и детей. Я… был наивным восторженным идиотом.
Астра фыркнула.
Редкостная самокритичность.
— Потом… позже мне сказали, что я был не первым. Сперва отправили тех, кто более опытен.
— И?
— С ними не стали разговаривать. Нет, наверное, неправильно. Со мной тоже не разговаривали, но что-то там произошло такое, что… и маги разума сходят с ума.
— Дивы не стали бы…
— Не стали, — согласился Святослав как-то чересчур уж поспешно. — Как бы то ни было, дивы были нужны. Им предлагали переезд. Переселение. Воссоединение
— Тебе отказали?
Святослав кивнул.
— Какими они были?
Странный вопрос, и тем более странно, что ответ на него Астре нужен, как нужна была та треклятая опухоль, которая вдруг взяла и исчезла, удивив Викентия Антоновича, тогдашнего главврача. Астра потом пряталась и дрожала, думая, что они догадаются.
Обязательно догадаются.
И тогда…
Догадалась лишь бабушка, нашла Астру в подвале, закопавшуюся меж старых одеял, которые, как она теперь понимала, Степановский принес именно для нее. И бабушка не стала ругать, обняла лишь, погладила по голове и сказала:
— Стало быть, очнулась.
И Астра согласилась, что да, наверное, так и есть, что… она бы не прочь вернуться в прежнее состояние, когда не было ей дела ни до людей, ни до их болезней. Только откуда-то пришло понимание: не выйдет.
— Они… другими, — Святослав прикрыл глаза. — Я ехал и чувствовал себя освободителем, человеком, который принесет радость и надежду. А на деле… дурак. Самоуверенный самовлюбленный дурак.
Край рта его нервно дернулся.
Этот разговор следовало бы остановить.
Соврать про тайну государственную. И про невозможность разглашения. Или еще про что-то этакое, что освободит его от необходимости рассказывать.
Да и как рассказать о таком?
Холод.
Тьма.
Забор. Собаки, которые больше похожи на волков. И люди, которые тоже похожи на волков, то ли из-за обындевевших тулупов, то ли сами по себе. Горящие глаза. Дым, что не поднимается к небу, а расстилается рыхлым рваным ковром. Он дерет горло, заставляя делать вдохи глубокие, и тогда мороз проникает внутрь.
Про бараки.
И тех, кто…
Невероятно высокие мужчины и столь же высокие женщины. Они пришли все, кто остался в этом вот лагере, не из уважения, скорее уж из вялого любопытства, из желания посмотреть на глупца, который думает, будто способен что-то дать дивам.
Они слушали его.
И смотрели.
Смотрели и слушали. Вот так, с насмешкой в зеленых глазах, заставляющей остро ощутить свое несовершенство. И уже тогда следовало бы уйти.
Его, Свята, предупреждали ведь.
Начальник лагеря. И другие, которые были по ту сторону забора и чувствовали себя хозяевами. Правда, лишь по ту сторону забора. А здесь, рядом с дивами, они вдруг утрачивали всякую важность, становясь теми, кем и были — ничтожными жалкими существами.
И ни собаки, ни автоматы, ни пулеметы на вышках не способны были изменить этого.
— С ними тяжко, — пожаловался Святославу начальник лагеря, уже потом, в своем свежеотстроенном доме, пахнувшем древесною стружкой и чужою заемной силой. — Никого-то не слушают… эх…