Коммуналка 2: Близкие люди
Шрифт:
— Ты ее сломал.
— Не без моей помощи, — согласилась нежить, — но сломалась она сама. Люди часто себя ломают, не знаю, почему. Девочка просто не удержала свою силу. И жадность. Жадность, на самом деле, страшный зверь.
Все звери страшны.
И нынешний, говоря по правде, пугал Антонину до сбоящего сердца. Мелькнула подлая мыслишка, что, пока он занят, пока увлечен беседою, то есть шанс уйти, если тихонечко, если не на тропу, а позволить себе провалиться глубже. Матушка сказывала, что тропы лежат слишком близко к поверхности,
И соваться туда не след.
Но сунулась.
— Прошу прощения, — взгляд темных глаз задержался на Антонине, и губы дрогнули. — К сожалению, мое присутствие оказывает на… людей престранный эффект.
И руками развел.
Извиняется.
Вежливая сволочь…
— Так что, дорогая…
— Я тебе не дорогая, — Ниночка дернула плечом. Брать бумажку она не спешила. — И с какой это радости я должна тебе помогать?
— С той, что в ином случае ты мне будешь не нужна, — он улыбнулся еще шире и радостней. — А значит, мне придется думать, как сделать так, чтобы ты мне не мешала. Вообще не мешалась.
Ниночка дрогнула.
— Я… не хочу, — жалобно сказала она.
— И я не хочу, — согласился нелюдь. — Я никогда не хотел никого убивать… вернее, убивать обычных людей.
— А необычных? — поинтересовалась дива и вытащила бумажку их пальцев, развернула, разгладила. Скользнула взглядом и приподняла бровь, будто написанное удивило ее до крайности.
— Во время войны… так вышло, что я тогда искал себе место, такое, чтобы наверняка… уйти. Так вот, мне случилось побывать и в лагере для военнопленных, и в блокаде…
Он замолчал.
— Мое нынешнее состояние имеет свои преимущества. Меня крайне сложно убить. И даже заметить… я хорошо поохотился на них, — и показалось, что в темных глазах мелькнула искра безумия. — Там, на войне, пожалуй, мне даже удавалось забывать, что я мертв. Я делал важное дело. Нужное. Но война закончилась, а я устал.
— Ты… и вправду хочешь именно этого? — спросила дива. Она положила бумажку на колено и разгладила ее.
— Говорю же, я устал. Мертвые, оказывается, тоже способны уставать. А еще я не вижу сны. Ко всему можно привыкнуть, но не к тому, что больше не видишь сны… и этот мир. Он слишком уж сильно меняется, чтобы подобным мне осталось в нем место.
Тварь повернулась, и ноздри ее дрогнули.
— А вот и последние гости…
Астра знала, что врагов жалеть нельзя.
Ее родителей вот не пожалели, и это было правильно, так говорили в детском доме. Враги опасны.
Враги коварны.
Враги должны быть уничтожены, а что по недомыслию детям их позволено остаться в живых, так лишь потому, что жизнью своей они должны искупить тот вред, который нанесли стране враги.
Ей казалось, что она избавилась от этих вот мыслей.
И воспоминаний.
Но…
…скрип половиц. Грузная женщина в темном платье ступает медленно, и половицы предупреждают о ее приближении. Этот скрип заставляет
Закрыть глаза.
Лежать.
Хрупкие пальцы сжимают руку, и на Астру смотрят внимательные вишневые глаза Машеньки.
— Это… просто воспоминание, неприятное, — объясняет она, спешно заталкивая это треклятое, не вовремя выбравшееся воспоминание поглубже в память. Пусть бы оно вовсе сгинуло, Астра не расстроилась бы совершенно. Но вот врагов нельзя жалеть.
Никому.
Никогда.
Тогда почему ей, глупой, хочется плакать, глядя на человека, точнее давно уже нечеловека, который сделал единственно правильный выбор.
— Это она все. Серафима, — сказал он, взъерошив короткие волосы. — Она… сказала, что у меня снова появился выбор. И опять дерьмовый. Но уж какой есть. В конце концов, если получится, будет хорошо.
Всем.
Наверное.
И… и опять странно. Астра не может отделаться от ощущения неправильности происходящего. Он ведь кажется таким молодым, едва ли старше ее самой. Сколько ему было, когда он умер?
Двадцать?
Двадцать два?
Двадцать пять? Вряд ли больше. Он так и остался, двадцатипятилетним, растерянным и несчастным, винящим себя в том, чего не был способен изменить.
А бабушка…
Темное лицо. Морщины, которые кажутся глубокими, будто вырезаны старым ножом, который Астра как-то стянула с приютской кухни. Убивать никого она не собиралась, но… просто защититься. Глупая. Нож быстро выбили, а потом донесли… приютские дети точно знали, когда стоило остановиться.
И о чем рассказать.
Не важно. Главное, что бабушка казалась невыносимо старой, но… сколько ей было на самом деле? Ведьмы ведь живут дольше обычных людей, впрочем, как и все, кому повезло родиться с даром. И почему-то в голову лезет странное: она, Серафима Казимировна, тоже устала жить. Но ей было проще.
Ей достаточно было состариться, чтобы умереть.
А вот Александр…
…на ее колене лежала мятая бумажка с неровным растрепанным краем. Чернильные пятна, аккуратные буквы с завитушками. Откуда она взялась? И где остальное, ведь наверняка ритуалов было больше. Старые рода трепетно хранили свои знания.
— Проходите, присаживайтесь, — сказал Александр. — И не стоит скалить зубы, я могу свернуть тебе шею, но это совсем не обрадует твою берегиню. А я слишком много времени потратил, чтобы собрать вас всех. Знаете, в том, в прошлом мире, нелюдей, быть может, и не считали равными нам, одаренным, но… берегинь хватало, не говоря уже о плакальщицах.
…может, поэтому?
Он мог бы обратиться к властям, раскрыть себя и…
Рядом опускается Святослав, касается руки легонько. И в глазах его видится беспокойство, которое странно приятно. Это беспокойство унимает разошедшуюся не к месту память, и теперь кажется, будто все пойдет именно так, как должно.