Комната на чердаке
Шрифт:
Иоася осматривала руки Зоси.
— Здорово обожжены… Очень больно?
Но Зося почти не чувствовала боли. Не думала об этом.
— Ничего. Только как я теперь сготовлю обед?
Иоася погладила ее по голове.
— Да ты не беспокойся, я помогу тебе. А сейчас надо бежать в аптеку, аптекарь даст тебе что-нибудь для рук.
Старушка заворочалась на кровати.
— Панна Иоася!
Девушка нагнулась к ней. Старушка достала из-под подушки злотый.
— Скажите, панна Иоася, аптекарю, чтобы он дал хорошее лекарство, самое лучшее, какое только у него есть!
Зося, потупив глаза, слушала благословения и
— Ничего, это можно будет заштопать, — утешала ее Иоася. — Молодец ты, девочка!
То же сказал и аптекарь, смазывая ожоги льняным маслом с известковой водой. А Иоася болтала без умолку. По дороге в аптеку и обратно она успела рассказать историю о пожаре хозяйке прачечной, пекарю, зеленщице, мальчишке из парикмахерской и, пожалуй, еще человекам десяти. Зося шла все быстрее. Ей было неловко, что все на нее смотрят и удивляются, как будто вновь знакомятся с нею, с Зоськой Сельской, которая ведь родилась в этом же доме, на этой же улице, и которую все знали тут с пеленок.
Когда она очутилась, наконец, у себя на дворе, навстречу ей выбежал Адась, взволнованный, с красными пятнами на щеках.
— Как это было, Зося? Ты не сгорела? А огонь был большой? Юзек говорит, доходил под самую крышу… А почему руки у тебя завязаны?
— Зося обожглась, — сказала Иоася. — Теперь, Адась ты должен хорошо себя вести и не надоедать ей.
— Я буду чистить картошку.
— Ну, вот и пойдем, — засмеялась Иоася, — вместе будем чистить.
Глава IV
К У С Т С И Р Е Н И
Зося положила книгу на колени.
— Подумай, Анка, как там было красиво… Хотелось бы мне когда-нибудь побывать в лесу…
Анка притворилась, что не слышит. Продолжала чинить свое единственное платье. Что собственно могла она ответить сестре? Да, конечно, где-то, может быть даже не так далеко, есть такие леса, о каких писал Мицкевич. Леса, где шумят высокие деревья, леса, полные веселого щебета птиц, зеленые, благоухающие, чудесные.
Но никто из них четверых никогда не видел такого леса; может быть, разве Игнасю случалось когда-нибудь заехать на велосипеде так далеко. Ей, Анке, лес был знаком только по книгам. И ей понятна была тоска, звучавшая в голосе Зоси. Впрочем, мать тоже часто рассказывала им о лесе. Ведь до того, как она приехала в город и вышла замуж, она жила в деревне. Она никогда не забывала деревню. Приходила с фабрики усталая, кашляя от хлопковой пыли, но по первой же просьбе Адася начинала рассказывать, как жила в своих родных Заенчниках, на высоком берегу Буга. Невесела была, вероятно, эта жизнь сиротки, служившей у чужих людей, а все же мать вспоминала это время с волнением. Адась и Зося прекрасно знали, как выглядит Буг, как летают над ним белые чайки, как ребята собирают чернику в больших лесах, как на тропинке в еловой чаще можно встретить рыжую лису.
— Если нам когда-нибудь будет житься лучше, непременно поедем в деревню, — всегда говорила мать.
Но никогда, даже при жизни отца, им не жилось так хорошо, чтобы
— Анка, ты не слушаешь?
Голос сестры вывел Анку из задумчивости.
— Слушаю, слушаю, Зося… Я только так, задумалась…
— О чем?
— Да вот о лесе… и вообще…
— Знаешь, если б у нас был хоть садик — такой, как на Слизкой улице, куда пани Тобяк ходит стирать.
Зося подошла к окну и посмотрела во двор. Унылый, серый двор городского каменного дома. Единственной зеленью был тут куст сирени, жавшийся к стене своими тоненькими ветками. Нет, здесь не было красиво, нет!
Где изумрудная дичина с гречей белоснежной, Где дятлина пылает румянцем, как у девушки, нежным…—продекламировала Зося запомнившиеся стихи из «Пана Тадеуша» [1] . Не все слова были ей понятны — она не знала, что это за «дичина», что за «дятлина», но, наверно, это что-то необыкновенно прекрасное. Такие цветы, как в витрине цветочного магазина в центре города.
1
«Пан Тадеуш» — поэма знаменитого польского поэта Адама Мицкевича.
Игнась поднял голову от тетрадки. Обычно, когда он готовил уроки, он совсем не слышал, что делается вокруг, хоть из пушек пали. Но сейчас сквозь сложные расчеты мудреных задач до него дошел полный тоски голос Зоси.
— Ой, ой, как расчувствовалась! Можно ведь в будущем году похлопотать, чтобы тебя взяли в школьный лагерь, — вот и увидишь лес и все там… А дятлина, если хочешь знать, — это самый обыкновенный клевер.
— Да, легко тебе говорить: обыкновенный клевер! А много ли у нас на дворе этого обыкновенного клевера? А в лагерь Маня вот уже третий год пытается попасть, да ничего не выходит.
Зося готова была заплакать. Она и сама не знала отчего, но именно сегодня, читая «Пана Тадеуша», сильнее, чем когда-либо, почувствовала свою обиду, обиду городского ребенка, отгороженного серыми стенами каменных домов от чудес природы.
— Если бы хоть эта сирень цвела как следует!
— А тебе бы хотелось, чтоб она цвела сейчас, в октябре?
— Нет, но весной…
— А, весной… И так удивительно, что она еще не засохла, — заметила Анка.
В самом деле, нелегко жилось тут несчастному кусту сирени. Малыши вечно карабкались на его тонкий, слабый ствол; каждый проходивший щипал его; земля вокруг него была утоптана, тверда, как камень. Нередко брошенная кем-нибудь, тряпка повисала на кусте, ломая ветки и заслоняя от них даже то ничтожное количество солнечного света, которое доходило сюда.
— А я знаю! — вдруг торжествующе объявила Зося.
— Что ты знаешь?
— Я сделаю так, чтоб весною наш куст сирени зацвел, как все другие.
— Ты так сделаешь? — удивился Адась, широко раскрывая голубые глаза.
— Сделаю. А ты мне поможешь. Правда, Адась?
— Помогу, — ответил серьезно малыш, не понимая собственно, чем он может помочь. Может быть, Зося придумала какое-нибудь волшебство?
Но волшебного тут не было ничего. На следующий же день, убрав комнату, Зося взяла братишку за руку и отправилась с ним на квартиру к дворнику.