Комната с призраком
Шрифт:
— То, что ты говоришь, страшно! — сказала Констанция. — Однако, пожелает ли король терять своего верного рыцаря? Трон, который ты помогал воздвигать, нуждается в твоей защите. Если слова мои когда-то были не безразличны тебе, умоляю — не уходи в Палестину.
— Одно твое слово могло бы остановить меня, одна улыбка, Констанция, — юноша опустился перед ней на колени: образ, когда-то столь дорогой и любимый, — пугающий и запретный теперь.
— Не медли более! — вскрикнула она. — Ни улыбка моя, ни слово отныне не принадлежат тебе. Зачем ты пришел сюда; здесь живут души умерших. Если эти тени — их; они проклинают неверную, позволившую убийце тревожить их освященный покой.
— Когда любовь наша была юна, ты нежно встречала меня, — отвечал рыцарь, — ты научила меня находить путь среди этих деревьев. Ты с радостью встречала меня здесь, в этом месте, и однажды ты поклялась быть навеки моей — здесь, под этими древними кронами.
— Было преступлением, великим грехом, — сказала Констанция, — отворить двери отца сыну его заклятого врага. Но разве небо недостаточно наказало меня за это?
Пока она говорила, молодой рыцарь в тяжелых раздумьях опустил голову и стоял не двигаясь; Констанция трепетала, каждое мгновение готовая обратиться в бегство. Наконец он освободился от минутной задумчивости и медленно отвечал:
— То были счастливые дни, Констанция, тревога и радость наполняли их, когда вечер приводил меня к твоим ногам; когда ненависть и месть окутывали далекий замок, тени и звезды, подобно храму любви, укрывали сенью эту беседку.
— Счастливые? Нет — горестные дни! — эхом отозвалась Констанция. — Как я могла думать, что из несоблюденного мною долга произрастет что-то доброе; разве Господь вознаграждает непослушание? Не говори о любви, Гаспар! Пролитая тобою кровь разлучила нас навеки! Не приближайся ко мне. Мертвые даже теперь стоят между нами! Их бледные тени предупреждают меня и грозят мне за то, что я внимаю речам их убийцы.
— Но я не убийца! — в отчаянии вскричал бедный юноша. — Констанция, мы оба — последние в своих родах. Смерть жестоко обошлась с нами, и мы одиноки. Но все было не так, когда мы впервые полюбили; моя семья, отец, брат, даже моя мать — все дышало ненавистью к дому Виллиньев, но я благословлял наши встречи. Я видел тебя и благословлял небеса. Господь заронил любовь в наши сердца. В залитых луною домиках теплыми летними вечерами назначали мы тайные свидания. Стоило дню разгореться неясными лучами, мы находили приют в этом укромном убежище, и здесь, на том самом месте, где я сейчас стою, мы преклонили колени и поклялись в верности друг другу. Неужели клятва будет нарушена нами?
Слезы катились по бледным щекам Констанции, когда любимый оживлял в ее сердце образы счастливых часов.
— Нет, никогда! — вырвалось у нее. — О, никогда! Ты знаешь или узнаешь скоро решимость и верность той, кто не смеет принадлежать тебе. Приличествовало ли нам говорить о любви, о счастье, когда война, кровь, ненависть бушевали вокруг! Весенние цветы, собранные нашими руками, попрали сошедшиеся в жестокой битве рыцари. От руки твоего отца погиб мой отец; мой брат поклялся отомстить, и малое утешение знать, что не твоя рука направляла смертоносный удар, поразивший его. Ведь ты сражался на стороне убивших его. Не говори ничего больше, ни слова — это бесчестит непокойные души, что слушают тебя. Иди, Гаспар! Забудь меня. С благородным и храбрым Генрихом твоя карьера вознесет тебя; прекрасная девушка примет, как я когда-то, твои клятвы и будет счастлива с тобой. Прощай! Пусть Дева Мария благословит тебя! В монастырской келье я буду помнить христианский завет — я буду молиться за своих врагов. Гаспар, прощай!
Она торопливо выбежала из беседки, быстрыми шагами пересекла лесистую лощину и вскоре достигла замка. Лишь в уединенной замкнутости своих покоев она позволила горю, как буря разрывавшему ее грудь, выйти наружу; новые горести омрачали память давно ушедшей радости и делали зловещей ловушкой само воспоминание о прошлом блаженстве; сокрытая в тайниках сердца любовь вместе с воображаемой виной составляла ужасное сочетание, грозящее, подобно жестокому тирану, обратить в прах живое тело. Внезапно странная мысль пронзила ее. Констанция отбросила ее, как детскую, суеверную, но мысль не оставляла ее.
— Манон, — в необычайном волнении позвала она горничную. — Манон, ты когда-нибудь спала на ложе святой Катерины?
Манон в ужасе перекрестилась.
— Святители небесные! Кроме двух девушек, там никто не спал с тех пор, как я помню себя на свете. Одна из девушек упала в Луару и утонула, другая только поглядела на каменную постель и возвратилась домой без единого слова. Это страшное место; если монахиня не ведет примерную и благочестивую жизнь, то беда коснется ее в тот самый час, когда она положит голову на святой камень!
Констанция тоже перекрестилась.
— В течение всей нашей жизни единственно через посредство Господа и через благословение святых мы можем, каждый из нас, надеяться на свою праведность. Завтра ночью я усну на этом ложе!
— Но госпожа! Ведь завтра прибывает король.
— Тем более; мне необходимо утвердиться в решении до его приезда. Нет такого горя, которое переполняло бы сердце и было бы столь велико, что для него не отыскалось бы лекарства. Когда-то я надеялась принести мир нашим домам; и если лучше мне будет надеть венок из терний — небо укажет мне свою волю. Завтра я буду спать на ложе святой Катерины, и если, как я слышала, святая направляет во снах монахинь, то и я буду ведома ею. Я поступлю так, как мне укажут небеса; я готова ко всему, даже к самому худшему.
На пути из Парижа в Нант король остановился и провел ночь во владениях, отстоящих на несколько миль от замка Виллиньев. Перед самым рассветом в его покои был проведен молодой рыцарь; вид его был серьезен и даже печален, мужественная красота его поблекла, сокрытая чрезмерной усталостью. Он молча стоял в приемной Генриха, когда тот, быстрый в движениях, обратил к нему взгляд живых голубых глаз и мягко проговорил:
— Итак, ты нашел ее непреклонной и решившейся, Гаспар?
— Да, я нашел ее решившейся на наше обоюдное горе. Увы! Поверьте, это не только моя беда; разрушая мое счастье, Констанция приносит в жертву свое.
— Так ты действительно веришь, что она скажет «нет» тому галантному шевалье, которого мы представим ей?
— О моя клятва! Я не допускаю и мысли о том! Это невероятно. Мое сердце признательно вам и глубоко благодарит вас за ваше великодушное участие. Но даже голос любимого, звучавший в беседке, где воспоминания и уединенность помогали чарам, не смог убедить ее; она не последует даже приказу вашего величества. Она собирается уйти в монастырь, ухожу и я, примите мою отставку: отныне я — воин креста.