Комната с призраком
Шрифт:
Он наклонился. Движение длилось минуту или около того, но было столь незначительно, что Вивенцио начал сомневаться, действительно ли он чувствует его, или же это игра воображения.
Он прислушался. Не раздавалось ни звука. Внезапно струя холодного, воздуха окатила его; бросившись в ту сторону, откуда, как показалось ему, она исходила, он споткнулся в темноте обо что-то, вероятно о кувшин с водой. Движение воздуха прекратилось; вытянув руки, Вивенцио уперся в стену. Некоторое время он стоял неподвижно, но больше ничего не происходило. За остаток ночи ничего не привлекло его внимания, хотя он и не оставил своей бессонной вахты.
Занимавшаяся заря тускло высветила квадраты зарешеченных окон. Неясно очерченные, их контуры выделялись во мраке, наполнявшем темницу. В страхе, почти бессознательно, Вивенцио обратил взгляд к окнам и впился в них горячечным взором.
Теперь их осталось только четыре! Но вдруг какой-нибудь предмет заслонил и сделал невидимым пятое окно? И Вивенцио терпеливо ждал, пока рассветавший день даст ему возможность удостовериться в этом. Наконец солнечные лучи осветили внутренность клетки, и ее убранство предстало глазам изумленного Вивенцио. Пол покрывали осколки кувшина, которым он пользовался накануне, а неподалеку от них, у самой стены стоял еще один, виденный им в первый день заключения, и рядом — новое блюдо с едой.
Теперь у него не оставалось никаких сомнений в том, что с помощью хитроумных механизмов дверь открывается в самой стене и что именно через эту дверь ночью дул воздух. Но, Бог мой, как тихо! Ведь упади тогда на пол перышко — он бы услышал. Он снова осмотрел замеченный участок стены; как на вид, так и на ощупь это была ровная, однородная поверхность; сколько ни стучал он по ней — удары не отзывались пустотою.
Эти занятия на время отвлекли его от окон; однако, повернувшись к ним, он увидел, что пятое окно исчезло таким же непостижимым образом, как и предыдущие два: без видимого изменения окружавшей его обстановки. Оставшиеся четыре располагались точно так же, как незадолго до того — семь; так же, отступая на неравные промежутки друг от друга, выстроились они под самым потолком на одной из стен. Входная дверь, врезанная в стену напротив, тоже, казалось, спокойно стояла точно посредине этих четырех, как до того — посредине семи окон. Но больше не оставалось сомнений в том, что еще вчера Вивенцио приписал бы оптическом обману.
Камера стала меньше. Потолок опустился, а противоположные стены сошлись как раз на то расстояние, которое занимали исчезнувшие окна. Тщетно он искал объяснения этому поразительному открытию. Какую-то жуткую цель преследовали открывшиеся ему метаморфозы, какая-то дьявольская пытка была уготована ему, попавшему в невиданную ловушку.
Подавленный увиденным, терзаемый неопределенностью, которую готовила ему судьба, Вивенцио размышлял, предполагая самое худшее. Час проходил за часом, а он все не уставал пожинать урожай возлелеянных ужасов. Наконец воображение отказалось дарить их ему. Страшное подозрение зародилось в его мозгу, и в ярости он вскочил на ноги.
— Да! — воскликнул он, дико озирая темницу и вздрагивая. — Да! Вероятно, все так! Я вижу это! Я знаю безумную истину — она в моем мозгу как факел! О Всемогущий! Помоги мне! Ведь это так! Да, да — таков мой рок! Потолок падет на меня! Стены обступят меня! — и медленно, медленно раздавят меня в железных тисках! О Господи! Взгляни на меня и в милости своей даруй мне мгновенную смерть! Дьявол, исчадие ада, так вот какова твоя месть?!
В отчаянии он бросился на железный пол; слезы душили его, пот крупными каплями выступил на его лице; он рыдал, он рвал на себе волосы, он катался в агонии, как будто нестерпимая боль пронизывала его; он был готов грызть железные стены клетки; ужасные проклятия сыпались с его уст на голову жестокого Толфи, и страстные молитвы он устремлял к небесам, желая мгновенной смерти. Наконец буря в его душе улеглась, и он лежал неподвижно и плакал как малое дитя.
Сгустившиеся сумерки наполнили мраком его узилище, когда Вивенцио перестал предаваться своей безудержной печали. За день он не прикоснулся к еде. Ни одна капля воды не смочила его обожженных слезами губ. Он не спал вот уже тридцать шесть часов. Он ослабел от голода и ночных бдений; выплеснутое в рыданиях горе опустошило его. Он попробовал принесенную пищу, он жадно выпил всю воду в кувшине и повалился на солому как пьяный. Он лежал и размышлял о своем страшном будущем, и неотвратимость его сводила Вивенцио с ума.
Он спал. Но сон не приносил ему облегчения. Всем естеством своим он противился ему, а когда уступил, жуткие видения посетили его; чудовищные фантазии терзали его мозг; он вскрикивал, звал на помощь, как будто массивный потолок уже надвигался на него; он тяжело дышал и извивался, зажатый между сближающихся стен. Он вскакивал на постели и дико озирался. Он простирал руки и убеждался, что осталось еще достаточно места для жизни, и вновь падал, и вновь утопал в цепкой паутине горячечных снов.
Разгорелось утро четвертого дня, но был уже полдень, когда сознание вернулось к оправившемуся от столбняка Вивенцио. Невозможно описать отчаяние, выразившееся на его лице, когда он взглянул вверх и увидел, что осталось только три окна! Только три! — они, казалось, отсчитывали оставшиеся ему дни. Не спеша оглядел он затем потолок и стены и обнаружил, что сегодня высота его клетки заметно уступает прежней, равно как и ширина ее.
Теперь сжатие его темницы было слишком очевидно и осязаемо, чтобы быть плодом его воображения. Все еще теряясь в догадках о причинах изменений, Вивенцио больше не мог обманываться относительно своей участи. Какой же дьявольский гений создал эти стены, потолок, окна — так бесшумно и незаметно для узника могли они передвигаться и сходиться в конце концов. Как это происходит, он не понимал, но он знал, что они так могут; и тщетно старался он убедить себя, что замысел создателя — пронзить несчастного сознанием грозящей опасности и в пик его агонии остановить адскую машину.
С радостью он ухватился бы за такую возможность, если бы только разум позволил ему. Однако он чувствовал ненужность этого обмана. Сколь бесчеловечно — обрекать узника на столь длительные мучения; сколь бесчеловечно, жестоко — день за днем подвигать его к жуткой кончине. Лишенного исповеди, не видящего ни одного живого существа, целиком предоставленного самому себе, лишенного всего, даже утешительной надежды на чудесное избавление, его ожидает смерть в одиночестве! В одиночестве он должен ждать медленной гибели, и самые сильные из его мук — одиночество и неспешная неотвратимость.
— Я боюсь не смерти! — воскликнул он. — Но смерть, что мне суждена! Думаю, и ее я смог бы встретить лицом к лицу со всем ее ужасом, если бы она взяла меня тотчас же. Но где обрести мне сил дожидаться, пока она придет! Как проживу я те долгие три дня и три ночи, что мне осталось прожить? Ведь не в моей власти запретить появляться ее призраку! Кто?! Кто может примирить меня с мыслями, кто может заставить меня вытерпеть все до конца? Если я не смогу? Вдруг я сойду с ума, наблюдая приготовления? О! если бы сон, глубокий сон охватил меня! Я встретил бы смерть уже мертвым, мне больше не пришлось бы пить из чаши отравленное вино!