Комната с призраком
Шрифт:
«Мы растопим камин в главной зале», — говорит он.
«А почему не в прихожей?» — говорит ему мой отец, потому как он знал, что портрет эсквайра висит как раз в главной зале.
«Мы не можем развести огонь в прихожей, — говорит Лоуренс, — потому что старый аист свил в дымоходе гнездо».
«Ну тогда, — говорит мой отец, — давай сядем на кухне, потому что мне очень не хочется сидеть в зале», — говорит он.
«Нет, Терри, это невозможно, — говорит Лоуренс. — Если уж мы взялись соблюдать старый обычай, то надо соблюсти его до конца».
«Дьявол подери этот обычай!» — говорит мой отец, но про себя, ведь он не хотел показывать Лоуренсу, что чего-то боится.
«Хорошо, — говорит он вслух. — Я согласен, Лоуренс», — говорит он; и они вместе пошли на кухню, подождать, пока не протопится камин в зале, — на это ушло немного времени.
Значит, так, ваша честь, скоро они вернулись и сели поудобнее возле камина, стали разговаривать о том о сем, курить и попивать понемногу из бутылки с виски; еще они подбросили в огонь торфа и сухого валежника, чтобы лучше прогреть свои ноги.
Как я уже говорил, они продолжали курить и разговаривать до тех пор, пока Лоуренсу не захотелось спать, и это было вполне понятно; ведь он был старый слуга и привык много спать.
«Нет, так дело не пойдет, — говорит мой отец, — ты уже спишь, приятель!»
«О, черт, — говорит Ларри, — я только на минуту закрыл глаза; проклятый дым разъедает их, — говорит он. — И незачем совать нос в чужие дела, — говорит он, а он в то время выглядел совсем неплохо (упокой его душу, Господи), — продолжай свой рассказ; я тебя прекрасно слышу», — говорит он и снова закрывает глаза.
Когда мой отец увидел, что спорить с ним бесполезно, он продолжил свой рассказ. По случайному совпадению это была история о Джиме Саливане и о его старом козле — очень занятная история, настолько занятная, что пересказ ее мог бы разбудить целое стадо церковных крыс, не говоря уж о том, чтобы не дать заснуть одному христианину. Но пока мой отец рассказывал ее; а я думаю, ее стоило бы тогда послушать: он почти выкрикивал каждое слово, стараясь разбудить старого Ларри; увы, в крике не было нужды, и задолго до того, как он добрался до конца своей истории, Ларри О’Коннор храпел, как прохудившаяся волынка.
«Гром и молния, — говорит мой отец, — час от часу не легче, — говорит он, — старый разбойник назвался моим другом и заснул, а комната та самая, с привидением, — говорит он. — Крест Господний!» — говорит он, и с этими словами принимается трясти Лоуренса за плечо, чтоб разбудить его. Но тут он подумал, что если Лоуренс проснется, то уж точно пойдет досыпать ночь наверх, в свою постель, и таким образом он останется совершенно один в зале, что будет гораздо хуже.
«Ладно, — говорит мой отец, — не стоит будить старика. Это совсем не по-дружески — мучить беднягу, когда он спит, — говорит он, — пожалуй, и мне надо последовать его примеру».
После этого он принялся расхаживать взад-вперед по зале и шептать про себя молитвы, пока он не взмок от них, извините, ваша честь. Но молитвы не помогали, и ему пришлось выпить около пинты виски, чтобы привести свои мысли в порядок.
«О, — сказал он, — как бы я хотел быть на месте Ларри! Может быть, — говорит он, — я смогу заснуть, если попытаюсь»; после этого он подвинул свое кресло поближе к Лоуренсу и расположился в нем как только мог удобнее.
А весь вечер его смущала одна странная вещь, о которой я забыл рассказать вам. Когда бы он ни глянул на картину — он ничего не мог поделать с собой, — все ему казалось, глаза на портрете смотрят на него, моргают и следят за ним, куда бы он ни пошел. «Ого, — сказал он, когда увидел такое, — это, кажется, по мою душу, — говорит он; — мне дьявольски не повезло, что именно сегодня выпала моя очередь, — говорит он; — но, если мне и суждено умереть этой ночью, думаю, уже поздно чего-либо бояться», — говорит он.
Да, ваша честь, он изо всех сил пытался заснуть, и два или три раза казалось, это удавалось ему, но его снова будил шторм, бушевавший за стенами замка. Скрип деревьев, свист ветра в каминной трубе — можно было подумать, что стены вот-вот рухнут, так вздрагивал замок при порывах ветра. И вдруг все стихло и стало спокойно, совсем как июньским вечером. Да, ваша честь, все было тихо, и не прошло трех минут, когда моему отцу послышался странный шорох, доносившийся от прогоревшего камина; он осторожно приоткрыл глаза и увидел старого сквайра, вылезающего из картины. Плащ сквайр оставил на холсте, а сам стоял на каминной полке и раздумывал. Наконец он полностью вышел из рамы и спрыгнул на пол. Да, такого мой отец едва ли ожидал в тот вечер. Прежде чем начать свои проделки, призрак на минуту остановился возле спящих; как только ему показалось, что все спокойно, он протянул руку и схватил бутылку виски; одним глотком он выдул из нее целую пинту. Да, ваша честь, когда он выпил, то поставил ее обратно точно на то самое место, где она стояла. После этого старый сквайр принялся ходить взад и вперед по комнате, трезвый и серьезный, как будто и не пил вовсе. И когда он проходил мимо моего отца, тому казалось, что он явственно ощущает запах жженой серы, и это его очень пугало, потому как он знал, что серой топят печи в аду, прошу прощения, ваша честь. Он часто слыхивал об этом от преподобного отца Мерфи; сейчас-то он знает об этом наверняка — упокой его душу, Господи! Да, ваша честь, мой отец притворялся спящим всякий раз, когда привидение проходило мимо него, но запах серы был так силен, что у него перехватывало дыхание и он сколько мог сдерживался, но в конце концов закашлялся, да так сильно, что выпал из кресла, в котором сидел.
«Ого-го! — говорит сквайр, остановившись в двух шагах от моего отца и разглядывая его. — Это никак ты? А что ты делаешь здесь, Терри Нейл?»
«Служу вашей милости, — говорит мой отец (он сидел, где упал; ни жив ни мертв от страха), — очень рад видеть вашу милость сегодня», — говорит он.
«Теренс, — говорит сквайр, — ты уважаемый человек (и это действительно было так), трудолюбивый и трезвый человек, ты пример трезвости для целого прихода», — говорит он.
«Благодарю, ваша милость, — говорит мой отец, немного оживая, — вы всегда умели хорошо говорить. Упокой, Господи, вашу милость».
«Упокой, Господи, мою милость? — говорит привидение (у него даже лицо покраснело от злости). — Упокой мою милость? — говорит он. — Ты, невежественный крестьянин, — говорит он, — ты, скудоумный, ничтожный невежа, — говорит он, — в каком хлеву ты оставил свои манеры? — говорит он. — Если я и мертв, в том нет моей вины, — говорит он, — и не тебе напоминать мне об этом», — говорит он, при этом так топнув ногою, что дубовые доски затрещали под ним.