Комната смеха
Шрифт:
– Не знаю, – прошептал он. – Не знаю…
– Каждый человек может приблизительно знать, кто желает ему зла. Так уж устроена жизнь – мы не можем жить в мире со всеми. Но кто-то один из вашего окружения все же больше остальных ненавидит вас и хочет причинить вам боль. Кому вы перешли дорогу? Кто может испытывать к вам такое сильное неприязненное чувство?
– У меня нет знакомых, которые могли бы до такой степени ненавидеть меня. Я слишком мало могу, чтобы мне, скажем, завидовали…
– …Разве что кто-то любил вашу жену и не смог простить вам того, что вы не уберегли ее? Лично я только в этом пока вижу мотив этих издевательских посылок. Поверьте мне, я непременно выясню, кто и откуда присылал их, мои люди вычислят номера отделений связи, но мне думается, это мало что прояснит.
– Почему вы решили, что женщина, которую вы нашли на даче, – Эмма? А что, если вы ошибаетесь? – вдруг спросил Алексей.
– Может, и ошибаюсь. Но уж очень похожа. Кроме того, при трупе я обнаружил записку, адресованную, как я думаю, только вам. Вот… – И он протянул Алексею записку.
– «Алексей, похорони меня», – Алексей зашевелил губами. – Боже, какой ужас… Те же печатные буквы."…похорони меня»… Но я ведь один раз ее уже похоронил. Так недолго и с ума сойти. Я должен увидеть эту женщину… Может, тогда я что-нибудь пойму?
– Думаю, вы не будете возражать, если я заберу посылку с волосами с собой. Отдам на экспертизу…
– Я должен увидеть ту женщину, – повторил Алексей и закрыл руками лицо. – Этого не может быть…
И мы поехали в морг.
Глава 16
По дороге Вадим думал об Анне. Если бы они не были так близко знакомы, он мог бы предположить, что именно она имеет самое непосредственное отношение если и не к убийству Эммы (или женщины, на нее похожей), то, во всяком случае, к этим чудовищным посылкам и запискам. Она имела доступ к вещам Эммы, да и мотивы у нее могли быть свои для такого рода поступков. Женская душа – потемки, и кто знает, зачем ей понадобилось изводить зятя. И Вадим бы даже поверил в то, что это действительно она отправляла все эти посылки, если бы не ее визит к нему в прокуратуру и желание выяснить, как могла ее сестра в день своей смерти надеть синее платье. Зачем ей, будь она в чем-то замешана, лезть в глаза прокурорским работникам вместо того, чтобы тихонько отсиживаться себе дома, строча ненавистному зятю смертоносные записочки и упаковывая белье покойной сестрицы? Разве что у нее не в порядке с головой?
Иногда ему казалось, что существуют две Анны. Одна – его любовница, нежная и умная женщина, с которой ему было хорошо и легко. Другая – сестра Эммы, непонятная, смутная, странная, способная на любое преступление, лица которой он не знает.
Возле дома Анны, когда Алексей вышел из машины, чтобы пойти за ней, и в машине Вадим остался наедине с Валентиной, он вдруг услышал:
– Вадим, мне надо с тобой поговорить.
– Прямо сейчас?
– Да.
– Валяй. Надеюсь, ничего страшного с тобой не случилось? – Он повернулся к ней и ободряюще подмигнул, спрашивая себя, зачем он вообще так много времени уделяет незнакомой девчонке, возится с ней; подумает еще, что он влюблен в нее, будет ей еще один удар, когда она узнает, что он с Анной…
– Ты веришь в паранормальные явления?
– Не знаю. Как-то не задумывался. Хотя в жизни, конечно, всякое бывает. А что?
– Я тут недавно кое-что видела… Теперь вот не знаю, как к этому отнестись…
– И что ты увидела-то? Инопланетянина? Или летающую тарелку?
– Можно я надену твою перчатку? – Она как-то странно посмотрела на него и покраснела.
– Это еще зачем? Вернее… Извини, на, конечно, тебе перчатку. Я не то хотел спросить. Зачем она тебе, замерзла?
– Нет, просто хочу кое-что проверить.
– Валяй.
Валентина надела перчатку и некоторое время задумчиво смотрела в окно. Затем так же спокойно сняла ее и вернула Вадиму.
– Сколько минут твоя перчатка была на моей руке? – задала она не совсем понятный вопрос, как будто это могло что-то значить.
– Несколько секунд, а что? – удивился Вадим.
– Твою жену зовут Лиля. У нее светлые, почти белые волосы. Она очень красива. У нее шубка из голубой норки и такой же красивый берет. Вы с ней вместе покупали в ЦУМе, на первом этаже, вот эти английские мужские перчатки… Там же, неподалеку от этого отдела, какая-то растрепанная итальянка лет тридцати, закутанная в красный вязаный палантин, уговаривала тебя на своем языке – «сеньоре, сеньоре!» – купить за триста долларов фирменные мужские часы… Швейцарские… Ты еще сказал ей, что они не стоят триста долларов, и она уступила тебе за сто. Твоя жена настояла на том, чтобы ты их купил, и даже дала тебе деньги…
Гарманов слушал ее, оглушенный биением собственного сердца. Он не верил своим ушам. Откуда Валентина могла знать что-то о его жене, о ее шубке, английских перчатках и швейцарских часах, которые он действительно не хотел покупать у симпатичной итальянки, которой срочно понадобились деньги и которая стояла в ЦУМе, пытаясь продать привезенные ею в подарок кому-то хорошие часы? Он ничего не понимал. Но и в паранормальные явления, разумеется, не верил тоже. Мысли его работали быстро. Валентина была там, в ЦУМе, в тот вечер и могла увидеть, как они с Лилей покупали часы у итальянки. Тогда все объяснимо. Но откуда она могла узнать, кто ему дал деньги? У него действительно не было даже ста долларов, хотя часы ему понравились сразу и он понял, что они стоят все триста. Откуда у следователя прокуратуры такие деньги? А откуда у Лили шубка из голубой норки? Она говорит, что ей мать прислала деньги. Она лгала, конечно… Кто-то подарил. Тот, наверное, кто временами, часами и минутами, бывал в его квартире, в его постели и обнимал его жену. Ее любовник. Он имел право, он заплатил за это шубкой, долларами, своей любовью, может быть…
У него даже настроение испортилось, когда он вспомнил весь этот вечер.
– Ты что, была там в тот день? Ты видела нас?
– У тебя есть ручка и листок?
– Ну да… – Он достал из кармана ручку и записную книжку, вырвал листок и в изумлении протянул ей. – Что ты собираешься там написать?
Валентина быстро схватила листок и с видом человека, боящегося забыть нечто важное, написала что-то и вернула листок ему:
– Вот. Часы называются «FRANK MULLER»…
На листке было написано неровными буквами: «FRANK MULLER», «GENEVE».
– Слушай, откуда тебе известно все это? – Он даже схватил ее за руку, словно она могла сбежать из машины, так и не раскрыв свою тайну. – А… Понял! Ты видела мои часы…
Он оттянул рукав куртки, чтобы увидеть часы, но вдруг понял, что свои швейцарские часы он практически никогда не снимает и что Валентина вряд ли стала бы так внимательно изучать их и даже запоминать сделанные на них надписи, если бы даже он их снял и положил на стол. Какой в этом смысл? Чтобы удивить его? Да разве этим можно удивить видавшего виды старшего следователя прокуратуры? Здесь было что-то не так.
– Пообещай мне, что не отвезешь меня в психушку и не станешь смеяться надо мной.
– Да что случилось-то, наконец? Что ты все говоришь загадками?
– Вадим, я должна сказать тебе что-то важное. Вероятно, – произнесла она чуть слышно, глотая невидимые слезы, – после того, как меня выбросили вниз головой из окна, с моими мозгами что-то произошло. Я обнаружила это первый раз, когда попробовала накрасить губы Баськиной помадой. Понимаешь, я провела помадой по губам и словно на какое-то время стала Баськой. Я увидела себя стоящей в туалете театра перед зеркалом… И в отражении была Баська. Я говорила ее голосом. Это длилось несколько мгновений или минут, не могу сказать точно… А потом все пропало. Затем я надела на себя казенный теплый халат и сразу же очутилась где-то в больничном подвале или морге… Я была не Валей, а другой женщиной… Потом я нашла одну из ваших посылок, адресованных, как я теперь понимаю, Алексею, в которой было зеленое платье его погибшей жены, и надела его. Втайне от тебя. Надела и стала Эммой Майер… Алексей был моим мужем и приставал ко мне в спальне… Теперь вот надела твою перчатку и стала тобой. Твоя жена Лиля, то есть моя жена Лиля уговаривала меня купить эти часы… Понимаешь, я все это видела, чувствовала… хоть и недолгое время… Прошу тебя, не смотри на меня так… Помнишь, я тебя спросила, сколько минут я мыла руки в ванной в квартире Алексея?