Комната ужасов. Дилогия
Шрифт:
– Молоко–то откуда взять. На Кипре коров нет, одни козы хреновы, да овцы. А козье молоко не советую пить – животик пухнет.
Раздалось звонкое «понг!».
– Что это? – спросил Бэрр.
– Ля бемоль, наверное.
– Ля бемоль?
– Струна от пианины. Эоновцы натягивают струны поперек дороги. Вроде как от связных на мотоциклах. Если едешь со скоростью сто миль в час, – раз и голова твоя хренова – на хрен.
– И много они так связных наловили?
– Одного. Мы с тех пор на «лендроверах». Привариваем кусок уголка спереди, как на грузовиках. Пока едешь,
– Если нет толку, чего же они продолжают?
– Да этих идиотов хреновых разве научишь?
С восходом они въехали в маленькую деревеньку. – Руку на затворе, приятель, – предупредил капрал. Грузовик прибавил ходу и прогромыхал по булыжнику мимо белых и розоватых стен на скорости миль сорок–пятьдесят. Выехав за пределы деревеньки, он снова сбавил скорость до тридцати.
– А это по какому поводу?
– Во избежание моральной дилеммы.
– Как–как?
– Вот смотри. Едем мы медленно, первое, ясно, – дети. Сначала машут, приветствуют. Ты совсем почти останавливаешься, чтоб не переехать их, сволочей маленьких. Тогда они начинают швырять гнилые апельсины, а нам это ни к чему.
– Гнилых фруктов испугались?
– Не–а. Среди апельсинов–то, нет–нет да и граната попадается. Тут и «моральная дилемма». Застрелить какую–нибудь девчонку восьмилетнюю, которая фруктами кидается, или не застрелить кидающую в тебя лимонку? И не разберешь, пока она не шарахнет.
– У нас об этом не знают, в Штатах.
– А чего вам? Мы ж так, «миротворческие силы». Потери не больше четырех–пяти мужчин или женщин в неделю.
– Женщин? – Бэрр был потрясен.
– Ну. Полно тут кошелок, семейных. От сержанта и выше можно с семьями. Жены – по магазинам. Классная мишень, а? Вряд ли выстрелит в ответ. Становись на рынке за спиной какой–нибудь старой жирной торговки и стреляй – дело нехитрое, а? Честно воевать – это не для них. Потерял вот из–за них эту нашивку хренову. – Ярдли показал на невыцветшую полоску на рукаве выше двух, положенных капралу.
– Как это вышло?
– Да все корешок мой, твой земляк, янки. В карауле был у ворот Главного Генштаба. Тут жарковато бывает – ты заметил. У нас привычка: когда шипучку пьешь, наклонишь ее и пасть раскрываешь на хрен. Проходит за секунду, точно. Ну так корешок. Протягивает ему какой–то местный бутылку коки, трехсотграммовую. Корешок мой понюхал, отпил, ну и засосал всю. То же самое следующей ночью, и следующей. Прошла неделя, он больше не проверяет, только «спасибо», буль–буль – и тама. А тут ночью раз – а там не кока. Витриоль: серная кислота. Помер, а как ты думал. Мало приятного.
Бэрра передернуло.
– А нашивка–то причем?
– Так это я гада поймал. «Превышение необходимой самообороны», – майор сказал. Так и остался жить. «Превышение», вот говно!
Бэрр пробормотал что–то во сне и перевернулся на другой бок. Простыни были мокрые. Сон приближал его к прозрачным теплым водам Средиземноморья.
Тыловой ГШСВСВС. Епископи. Сияющие, белые как мел холмы, размеченные бульдозером террасы и бесконечные ряды квадратных палаток. Дороги и тропинки под шикарным трехдюймовым ковром мягкой белой пыли. Капрал Ярдли показал Бэрру, как пройти к «гальюну траншейного типа», вполне невинному в сравнении с гальюнами «Уэйновского карантина», потом – к «мойке», душевым из ржавого железа, где из кранов с «холодной» течет теплая вода.
Временным жилищем Бэрра стала палатка в верхнем ряду. Выцветшая крыша из хаки была грязная и в заплатках. Палатка была примерно десять на десять футов, семь футов высотой в середине, пять – у холщевых стен. Квадратный столик с электрической розеткой и стальным ящичком зелено–оливкового цвета, два складных стула и две железные койки.
– Пожал–те, янки! «Тепло родного дома».
– Не слишком просторно, не правда ли?
Капрал кинул на Бэрра негодующий взгляд:
– Чего тебе надо, дворец? Хилтон хренов в Епископи? Тут восьмиместные палатки такие же. Считай, что тебе охренительно повезло.
Ярдли оставил Бэрра размещать свои вещи и вернулся через пять минут с двумя дымящимися кружками темно–коричневого чая и двумя лепешками с завернутым в них фаршем и ломтиками помидора. Под мышкой капрал нес маленький радиоприемник.
– Пожал–те. Нашел чи–валла. Это не армейская баланда. Это ты сможешь проглотить.
Бэрр был достаточно голоден для того, чтобы этот сандвич показался вкусным. Чай состоял из танина, кофеина и сахара в равных пропорциях. Половину чая Бэрр оставил.
– Оставлять ничего нельзя, – сказал капрал Ярдли, – тут муравьи повсюду. Я выброшу и пойду раздобуду коку, или пива хочешь?
– Коку было бы недурно.
– Твое дело. Здесь пиво–то – «Кео», хуже вашего, извини. А–а, вот что! Зайду в палатку к Майку, может, него чего возьму. Я мигом.
Радио играло «Отель, где разбиваются сердца». Бэрр, однако, не мог разобрать слов. Капрал вернулся с тремя эутылочками коки. Две были открытые. Ярдли поднес третью крышкой к раме кровати и стукнул по крышке ладонью.
– Вот. Попробуй.
Жидкость, мягко и ароматно проскользнув, расположилась в желудке с яростью расплавленного металла.
– У–у! Черт, что это?
– Мой дружок Майк достает. У него делишки с турками–горцами. Две пачки папирос за бутылку, двадцать пять центов по–вашему. Курево у нас дешевое. Они когда вино делают, выжимки сохраняют. Через год – под пресс и перегоняют no–новой. По моим расчетам тут сто восемьдесят градусов крепость. Здорово, а? В карты будешь?
Капрал Ярдли не брал американских денег.
– Хорошенькое дело, а? Считается же, что тебя здесь нет, ты ж – невидимка хренов, а? Как я буду объяснять, откуда у меня ваши доллары?
Урок в «брэг», довольно чудной английский вариант покера, обошелся Бэрру в десять кипрских фунтов долга, даже при том, что ставка была пять, а в конце – сто миллионов за фунт. Становилось темновато.
– Ну что, не пора? – спросил капрал.
– Что?
– В кровать?
Лежа в своей квартире в «Гексагене», Бэрр застонал. Средиземное море уже ближе. Намного, намного ближе. Сумрачные толщи воды ждали его.
В два ноль–ноль Ярдли растолкал Бэрра. Они собрали вещи и отправились в сторону холмов.