Комсомольский патруль
Шрифт:
— А вам какое дело? — вдруг кокетливо спрашивает одна из девиц.
Она несколько раз оглядывает меня и, видимо, довольная, переглядывается с подругой. Вторая тоже начинает играть глазами. Конечно, это они флиртуют со мной. Безграничная глупость! Черт знает что! Парни хоть ведут себя иначе, и то спасибо.
Они все встали, физиономии злющие, кулаки стиляг сжаты. Кажется, они сейчас кинутся на меня.
Но страха у меня нет. Есть возмущение и... удивление. Я их не понимаю.
— Спокойнее, братцы, спокойнее... — Кто-то мягко берет меня за талию и легонько отодвигает в сторону. Я и не заметил, что к нам подошли студенты. Это, кажется, геологи. У них форменные куртки, у одного на плечах круглые, шитые золотом погоны горняка.
— Так ведь можно и до драки дойти, — говорит тот, который отстранил меня от стиляг. Он светловолосый, плотный, с заломленной назад фуражкой. Все лицо его покрывают крупные рыжеватые веснушки. Особенно много их на курносом носу и около глаз. Он мне нравится. У парня хорошее русское лицо, задорное и уверенное, лицо спокойного человека.
— Что здесь происходит? — осведомляется он, посматривая то на меня, то на стиляг. — Что не поделили?
Стараясь быть спокойным, я рассказываю, в чем дело.
— Мы никому не позволим вмешиваться в нашу личную жизнь, — вдруг говорит длинноносый стиляга. Он у них, кажется, «идеолог» и претендует на первую роль. — Мы не позволим каждому лезть в наши души!
Это у них-то души? Я вдруг начинаю хохотать. Наверное, в этом смехе выливается все мое напряжение последних минут.
Глядя на меня, улыбаются и студенты. Их в вагоне очень много, куда больше, чем стиляг, которых всего шестеро.
И компании циников ничего не остается делать, как тоже улыбаться.
— Вот что, ребята, — говорит кто-то из студентов, — давайте, пока едем до Зеленогорска, поговорим, а? Вы тоже до Зеленогорска? Ну и чудесно! Посидим, потолкуем. Сели?
Этот разговор запомнился мне на всю жизнь. Начался он вопросом:
— Друзья, вы знаете, кто такой Олдридж? «Друзья», к которым был обращен вопрос, нерешительно переглянулись.
— Это какой-то писатель, — пошевелив перед собой пальцами, решил выручить друзей «идеолог».
— А Григ? — совершенно серьезно задал вопрос геолог. — Кто такой Григ?
— Григ — это тоже писатель, — мило улыбнувшись и делая глазки, вступила в разговор одна из девиц. — Он еще написал как будто какую-то вещь...
«Идеолог» опять хочет ответить, выручить, но его снова перебивают вопросом:
— Скажите, ребята, а как называется пакт, который заключили против нашей страны на Востоке?
В первое мгновение я даже не сумел сообразить, почему шестеро стиляг разом заулыбались.
— Мы политикой не интересуемся, — наконец пояснил за всех «идеолог», — пусть лошади думают о политике, у них головы большие.
— Так... — Мой сосед, веснушчатый студент, закрыл рот платком и стал кашлять.
«Тактичный парень, — подумал я, — а мне вот трудно удержаться от смеха».
— Так, — перестав кашлять, повторил студент. На глазах у него блестели веселые слезинки. — А чем вы вообще интересуетесь? Нет, правда, без смеха, чем-нибудь интересуетесь?
— Мы интересуемся спортом, — неожиданно вмешался в разговор молчавший до того второй стиляга.
— Спортом? — Девушка-студентка из стоявших в первом ряду полукольца, окружившего стиляг, внимательно посмотрела на того, кто это сказал. — Каким же видом спорта? Дело в том, что я мастер спорта, — добавила она, чуть запнувшись, — я занимаюсь легкой атлетикой и парусом. А вы?
— А мы плаванием и греблей.
— Что-то не похоже, — усомнилась студентка. — А вы не скажете, кто на последних Олимпийских играх получил золотую медаль по плаванию?
— Нет, я соврал, мы занимаемся автомобилями, — сразу же без тени смущения ответил стиляга. — У моего предка есть автомобиль. Я учусь на нем ездить. Это тоже спорт.
— Безусловно. — Глаза девушки потухли, она чуть вздохнула. — Папина «Победа»?
— Нет, у отца «ЗИМ», — не поняв иронии, поправил ее парень. — И еще я занимаюсь живописью, так что вы зря подсмеиваетесь.
— Вам нравится Рембрандт? — послышался тут же вопрос. — А какого вы мнения о творчестве Веласкеза?
— Я видел их творчество, — скривил губы «живописец». — У нас с вами, наверно, разные точки зрения, я вообще не понимаю классики, она устарела.
— Устарела? Вы хотите жить без классики?
— Нет, зачем же. Она может лежать, храниться в музеях. Но сейчас другой век. Сейчас век атомной энергии, век темпа. Жизнь несется. Сейчас нужно уметь изображать мир точкой.
— Чем, чем?
— Точкой. Точка — это скорость, темп, а классика медленна. Классическая литература тоже устарела, сейчас идут, — он так и сказал «идут», — детектив, комиксы — там динамика. Нам, современным людям, нужно действие, а не рассуждения. Такой век.
«Живописец» посмотрел на мое лицо и, запнувшись, замолчал.
Потом мало-помалу на его губах опять появилась всезнающая усмешка. Он победным взглядом искоса оглядел свою компанию. Особенно едко он посмотрел на «идеолога», видимо считая, что заткнул его за пояс своей эрудицией.
— Я в прошлом году был на практике, — задумчиво проговорил мой сосед, — и искал как раз урановую руду. Вот, значит, я-то и строю век атомной энергии, но ведь я строю его на основе классики. Наш век тоже будет классическим для будущих поколений. Какая там точка. Тут точкой не отделаешься. Тут нужны широкие, вдохновенные полотна. Ясные, реалистические. И картины, и книги, и все что угодно лишь с трудом смогут объять наши дела. А вы — точка!