Комсомольский патруль
Шрифт:
Подполковник, до сего времени сидевший с совершенно, бесстрастным лицом, достал маленькую записную книжку и вписал в нее что-то тоненьким карандашиком.
— Продолжайте, — кивнул он головой.
Шаг за шагом Чесноков рассказал все свои похождения. Про бумажник, украденный в ресторане, про желтые ботинки, которые у него и сейчас на ногах, про драку на Старо-Невском, где он, уже втянутый в шайку, должен был кричать «помогите», толкать кого попало и как можно сильнее. Рассказал Чесноков и о том, что недавно познакомился со сторожем свинарника и носил ему по две-три папиросы «план» каждую неделю.
— Только однажды, — Чесноков назвал день, когда был ограблен совхоз «Красный партизан», — я ему отнес целую пачку.
— Зачем? — задал вопрос подполковник.
— Не знаю, мне так велел атаман.
— За что же они решили тебя убить? — спросил я.
Чесноков, несмотря на страх и волнение, вдруг смущенно улыбнулся..
— Помните, когда вы меня отпустили? Я тогда девчонку по лицу ударил. Так вот, я ее ударил нарочно. Мне сказали — ударишь, тебя посадят, но ненадолго, года на два. Это тебе будет теория. А вы меня отпустили. Тогда атаман решил, что я всех продал. Хорошо, что Блин только что после болезни встал, — Чесноков содрогнулся всем телом, — мне бы не уйти от него. Он и в совхоз не ездил потому что больной был.
— Почему же теперь тебя не трогают?
— Потому, что я атаману все рассказал подробно, весь наш разговор с вами, — он покраснел. — Вы уж простите. Я тут вас продал, все сказал — как пожалели, как ваша эта девушка говорила, что Болтов про Табульша рассказывал... Атаман тогда же решил, что Болтова надо убрать. Это я так думаю.
Мы с Костей незаметно переглянулись. Топорков поднял на меня суровые внимательные глаза. Я опустил голову.
Валерий тем временем, не обращая на нас внимания и целиком отдавшись своим чувствам, продолжал рассказ. Наконец замолчав, он вздохнул.
— Если я уйду отсюда по-хорошему, меня все равно убьют, — на глазах его навернулись слезы. — Теперь я не знаю, что делать. Спрячьте меня!
Уточнив еще целый ряд фактов и попросив Чеснокова вкратце написать все рассказанное на бумаге, Топорков вдруг улыбнулся.
— Молодец, — сказал он, разглядывая Валерия, — есть еще, значит, порох в пороховнице? Но судить тебя все равно будем. Ты не обольщайся. Может быть, суд за твое признание и оправдает тебя. Не знаю. А пока в обиду не дадим. Атаман твой хитрый, да и мы не лыком шиты. Кстати, его все равно не сегодня-завтра возьмут. Все связи раскрыты. И о тебе кое-что известно. Вовремя ты пришел, должен я тебе сказать.
Подполковник повернулся ко мне.
— Сделаем тактическую хитрость: я своих людей пошлю его застраховать. Будет в безопасности. А вы сотворите вот что: ровно через тридцать минут, — подполковник посмотрел на часы, — да, за тридцать минут я успею, так вот, через полчаса пусть твои ребята берут его за шиворот, ведут в раздевалку и отправляют домой. По пути и в раздевалке ругайте как следует да погромче. Кстати, ругать его и так не мешает. А ему послушать полезно, — Топорков строго посмотрел на Валерия. — Поняли?
— Поняли, товарищ подполковник.
— Ну добро! — Топорков отозвал меня в сторону. — Не исключена возможность провокации, — сказал он, глядя мне в глаза, — доверяй, но проверяй. Мы не знаем, что они там задумали. Змея перед смертью всегда больно кусается. А Волков определенно чувствует, что он «на поводке». Явки его перекрыты, но все же...
Подполковник задумался.
— Я вот к чему это говорю, у тебя телефон есть дома?
— Есть.
— Так вот, если к тебе сегодня или завтра будет звонок, кто-нибудь станет просить защиты от бандитов, этот Чесноков или еще кто, — звони моментально ко мне или к дежурному. Меня сейчас же поставят в известность. Ясно? Может быть, он действительно пришел сюда убежденный вашим разговором, а может быть... Предупреди мать на всякий случай.
— Товарищ подполковник, вы что-нибудь знаете? — спросил я, бледнея. — Я за мать беспокоюсь, не за себя.
— Знаю, — сурово сказал подполковник, — скажу по секрету, Сякин-Блин уже арестован и начал давать показания. Но он из тех, кто расскажет самое пустяковое. Синицын пока молчит. О тебе Сякин нечаянно проговорился. Заикнулся и сразу осекся. Поэтому толком мы ничего не знаем.
На прощание подполковник крепко пожал мне руку.
— Помни, — сказал он, — дело серьезное. Дал бы тебе пистолет, да не имею права. Будь осторожен, прошу!
Через несколько минут, сверив свои часы с моими, подполковник уехал. Я твердо решил быть начеку, продумывать каждый свой шаг, чтобы не попасться на удочку бандитам.
Неожиданно меня кольнула тревожная мысль: Галочка... Сегодня ее очередь провожать меня до дому. В ту пору у нас с моей теперешней женой было условие провожать друг друга по очереди: день я, день она. Никаких послаблений в этом отношении Галя не допускала.
В этот вечер я с боем в первый раз за все время добился изменения графика и пошел провожать Галю, радуясь, что не подвергаю ее опасности. Надо сказать, что моя радость в тот вечер очень быстро перешла в бурный восторг. Галя согласилась стать моей женой.
«Нет худа без добра, — весело думал я, подходя уже к своему дому. — Кто знает, не пойди я сегодня провожать ее, когда бы еще мы договорились. А нынче у меня настроение такое боевое. Вот и решился. Здорово! Ну, теперь шалишь! Надо быть вдвое осмотрительнее! В такой момент да попасть в беду!»
И все же я попался. Где уж мне было тягаться с опытным и умным бандитом. «Кат» оказался хитрее меня.
ЛОВУШКА
Впоследствии мы с ребятами не раз обсуждали вопрос, как же все-таки Волков и его шайка могли так долго оставаться на воле. Как-то я спросил об этом Топоркова.
— Видишь ли, — задумчиво ответил он. — Мы тоже об этом думаем. И пришли к выводу: во-первых, они начали активно действовать после амнистии. Советский народ давал им возможность начать новую жизнь. Я не говорю о Волкове, он человек другой категории, если вообще его можно назвать человеком. Но многие из них не оправдали доверия народа.