Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные (сборник)
Шрифт:
— Ты, к примеру, — сказал он после короткой паузы, — расскажешь о пенсиях и социальном обеспечении. Дани говорит, с этих земель уехало много народу, в селах остались одни старики да дети.
— Лады, — сказал Рафа. — Будь спок.
Виктор продолжал монотонно, как будто сам себе:
— Я возьмусь за свое привычное: вековая заброшенность, средневековые структуры и анализ продукции сельскохозяйственного производства.
Из магнитофона неслись резкие, сухие, не слишком мелодичные звуки ансамбля «Пинк флойд».
— А я? — спросила Лали.
Виктор откашлялся:
— Надо
— Может, о женском равноправии?
Виктор не ответил.
— Не нравится тема? — продолжала Лали.
— Не в этом дело, Лали, видишь ли, эти люди живут в горах и ничего не знают о движении за равноправие, просто понятия о нем не имеют.
Лали оторвала голову от спинки и сердито сказала:
— Значит, пора им в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году узнать об этом.
Виктор сдвинулся на самый край сиденья. Его губы почти касались левого уха Лали.
— Не ершись, — сказал он. — Я с тобой полностью согласен, ты знаешь, но нельзя спешить, всему свое время.
— Оставим эту проблему для кортесов? — иронически сказала Лали. — Ты тоже наивно веришь, будто этот вопрос — для кортесов?
— Так я не считаю, — сказал Виктор не слишком убежденно.
Лали все больше раздражалась, ее лицо напряглось и раскраснелось, и она стала еще милее.
— Не обольщайся, — продолжала она. — И ты тоже подходишь к этой проблеме как типичный испанский мужчина, как мачист [13] . Битва в этом направлении уже началась, нет сомнений. Другими словами, главное — изменить образ мышления патриархального общества, а самый оплот этого ветхого патриархата именно здесь, Виктор, в горных селениях. А как ты доберешься до них из кортесов, скажи? Будь уверен, основных прав все равно не узаконят.
13
Приверженец мачизма (от исп. macho — букв.: «самец»), гипертрофированного стремления культивировать в себе мужское начало.
— Держи карман шире! — насмешливо поддакнул Рафа.
Виктор обеспокоенно заерзал на сиденье.
— Ты становишься очень хорошенькой, когда говоришь на эти темы, — сказал он с улыбкой, желая помириться.
— Пошел ты, — сказала Лали. — Избитый трюк испанского мачо. Ты, как и большинство мужчин, да и девяносто девять процентов женщин, в глубине души мачист, вот и все.
Рафа глянул на нее искоса:
— Ты уж чересчур, старуха. Я не такой.
Голос Виктора зазвучал умоляюще:
— Не злись, Лали. Ты прекрасно знаешь, что партия вас поддерживает.
Лали взорвалась.
— Ради бога, не надо! — закричала она. — Партия говорит, да, партия говорит, что она «за», что требования женщин справедливы — одним словом, вечная песенка. А как доходит до дела — что? Пожимают плечами, изображают снисходительные улыбочки — вот что мы видим от нашей партии. Не обманывайся, Виктор, нашу борьбу воспринимают как социальную сублимацию половой активности на поприще общественной деятельности; всерьез к ней относятся каких-нибудь полсотни женщин, не более.
Виктор робко положил руку на голову Лали и тихонько привлек ее к себе, так что их головы соприкоснулись.
— Пожалуйста, не сердись, — сказал он, — что я назвал тебя красивой. Ты вправду кажешься мне красивой, особенно когда злишься.
— Ну и что из этого? — сказала Лали твердо.
— Ничего, наверное, но это не перестает быть важным. Скажи, пожалуйста, во что превратится мир, когда вы добьетесь своих прав, но зато женщины перестанут быть привлекательными?
Голос Лали выдал едва приметную слабость.
— Одно другому не мешает, — сказала она.
Рафа протяжно свистнул:
— Ну, скажешь!
Он выписал еще один поворот и перешел на третью скорость, чтобы дать отдых мотору. Лали наклонила голову, закурила сигарету и сказала обиженно:
— Другими словами, сегодня мне придется помолчать.
— Почему молчать? Тем сколько угодно — культура, например, право на образование; ты ведь как-то выступала на эту тему.
— Ладно, пусть культура. Дисциплина превыше всего.
Рафа чуть наклонил голову:
— Не дашь мне огонька?
Лали вложила ему в зубы сигарету и поднесла огонь.
Рафа глубоко затянулся.
— Старики! — заговорил он с пафосом, выдыхая дым. — По-моему, это перебор. Достаточно сказать мужику, что вы поднимете пенсии и вдвое повысите цены на хлеб, — и он у вас в кармане.
Из магнитофона понеслись прерывистые гудки.
— Переверни на другую сторону, — сказал Рафа.
Лали вынула кассету, перевернула и вставила в магнитофон. Настроение у нее было испорчено.
— Мигель говорит, они очень недоверчивы, и не без оснований, — высказался Виктор.
— С каких это пор? — спросил Рафа.
— А как ты думаешь?
— Вообще-то, — сказал Рафа, — заполучить голос деревенского жителя легко. Трудно переделать его сознание.
Машина одолела крутой подъем, резко свернув влево, описала крутую дугу и выбралась на ровную местность. Вдали вырисовывались чистые синеватые зубцы гор с убеленными вершинами.
— Черт побери, да это же снег! — воскликнул Рафа.
Посевов уже не было; кроме каштанов по сторонам дороги, здесь росли только чахлые можжевельники, да еще не зацветшие кустики вереска и лаванды стелились по земле. Неожиданно Рафа пригнулся к рулю.
— Привет! — воскликнул он. — Смотрите, кто тут.
По обе стороны дороги, сбившись в кучу, стояли молодые люди в кричащих свитерах, а еще несколько топтались на обочине под деревьями вокруг трех автомобилей. Двое парней привязывали к стволу дерева огромный лозунг, но, завидев подъезжавшую машину, прервали свое занятие и вместе с остальными выстроились вдоль дороги. Рафа быстро опустил стекло и прибавил газу. Крайний слева парень швырнул камень, и тот громыхнул по капоту; другой, с бородкой и волосами как у негра, адресовал им неприличный жест. Остальные трясли кулаками и выкрикивали: