Конан-варвар. Алая цитадель
Шрифт:
Схватив бритунийку за волосы, Талис почти волоком протащила ее туда, где на краю освещенного пространства в стене чуть повыше человеческого роста поблескивало тяжелое металлическое кольцо. С кольца свисал кусок шелкового шнура. Не в силах сопротивляться, Натала почувствовала, как с нее сдергивают последнюю одежонку, после чего Талис обмотала ее запястья веревкой и вздернула вверх, подвешивая к кольцу. Так она и повисла – в чем мать родила, едва касаясь пола пальцами ног. А Талис уже снимала со стенного крючка хлыст с рукоятью, отделанной самоцветами, – о семи хвостах, каждый хвост из тугого крученого шелка, что был прочнее и гибче любого кожаного ремня…
Шипя от мстительной радости, Талис широко размахнулась… Шнуры свистнули и обвились кругом нежных бедер
Натале случалось принимать унизительные наказания, пока она жила в Шеме и переходила из рук в руки как невольница, – но нынешнее битье было чем-то особым. Шемитские надсмотрщики понятия не имели о казнящей силе жесткого шелкового шнура. Какие там розги, какой ремень!.. Семихвостка Талис причиняла, можно сказать, качественно иное страдание, куда более утонченное и жестокое. Как ядовито шипели ее хвосты, рассекая воздух подземелья, как по-змеиному ласково опускались на кожу!..
Бедная девушка извивалась и вертелась под кольцом… и вдруг настал миг, когда разом смолкли отчаянные крики, а залитое слезами лицо оледенил несусветный ужас.
Это насторожило стигийку, она удержала руку, занесенную для очередного удара, и обернулась… Слишком поздно! На сей раз кошачья быстрота ей не помогла. С жутким воплем Талис качнулась назад… В зрачках Наталы отразилось воплощение ужаса – белая фигура с раскинутыми руками на фоне черной бесформенной тени, громоздившейся у нее за спиной… А в следующий миг стигийку унесло куда-то вверх, и тень отступила, унося ее с собой. Натала осталась одна в круге тусклого света, едва не лишившись чувств от мучений и пережитого ужаса.
Еще некоторое время ее слуха достигали неисповедимые звуки из тьмы. Она различала голос Талис, в котором слышалась неистовая мольба… Стигийке никто не ответил. Затем Талис взвыла в чудовищной муке… истерически захохотала, всхлипывая и икая… И вновь – частое, судорожное дыхание… И вот наконец оно тоже прекратилось, и тайный коридор заполнила тишина куда хуже всякого крика.
Сходя с ума от тошнотворного страха, Натала все же извернулась на веревке, отважившись посмотреть в ту сторону, где скрылась утащенная тенью стигийка. Ей ничего не удалось разглядеть, лишь наплывало чувство угрозы более жуткой, чем могло нарисовать самое воспаленное воображение. Натала ощутила, что ее рассудок вот-вот поколеблется. Запястья, изрезанные путами, и тело, располосованное хлыстом, – все забылось в тени безликого ужаса, грозившего не только плоти, но и душе.
Она напрягала зрение, вперяя глаза во тьму за пределами освещенного круга, даже не пытаясь гадать, что может появиться оттуда… У нее вырвался лишь слабенький всхлип, когда во мраке наметился вещественный силуэт. Из пустоты надвигалось нечто громадное. Вот отблески радиевого камня коснулись гигантской бесформенной головы… То есть предположительно головы, ибо существо слишком сильно отличалось от обычных земных тварей, а от человека и подавно. Его морда отчасти напоминала жабью, увиденную в кривом зеркале ночного кошмара. Глаза были двумя лужами мутного света, и Натала невольно зажмурилась, явственно прочитав в них всю похоть Вселенной… Что до остального тела, – бедняжка вовсе не взялась бы сказать ничего определенного, потому как оно плыло, перетекало, менялось прямо у нее на глазах. Правда, при всем том оно явно обладало материальностью. Не призрак, не тень, – перед Наталой было существо, наделенное плотью.
Оно приближалось, двигаясь неведомо как – то ли шло, то ли ползло, то ли парило над полом… то ли перемещалось еще каким-то невиданным способом. Вот оно окончательно выдвинулось из теней, но понятней не стало. Даже самосветящийся камень озарял его не так, как всех обычных созданий. Казалось, тварь несла с собой свою собственную темноту, свет обтекал ее, но не касался. Это мешало взгляду присмотреться подробнее, хотя существо уже почти притрагивалось к телу скорчившейся бритунийки. Натала по-прежнему более-менее ясно различала лишь жабью морду с изредка моргающими глазками. Все прочее оставалось мутным пятном, объемной тенью, которую обычный свет не мог ни рассеять, ни проницать.
«Я сошла с ума», – подумала бедная Натала, сообразив, что не может даже определить, снизу или сверху глядят на нее бледные светящиеся буркалы. Зрение убеждало ее лишь в одном: в материальности этого существа. Еще миг, и осязание подтвердило то, о чем говорили глаза. Что-то вроде темного щупальца обвилось кругом ее обнаженного тела, и прикосновение заставило бритунийку отчаянно завопить от ужаса и омерзения. Между тем щупальце было ни холодным, ни теплым, ни шершавым, ни гладким; девушке было просто не подобрать определения, ее память не хранила ничего даже отдаленно похожего, чтобы сравнить. А щупальце между тем принялось ласкать ее тело, и она задохнулась от доселе неведомого ужаса и стыда. Ее разом захлестнула вся грязь, вся бездна порока и разврата, таившаяся на похабных задворках жизни…
И еще она поняла: к какой бы ветви живых существ ни принадлежал хозяин Ксутала, он был определенно разумен. Но какое применение нашел его разум!..
Натала билась и кричала, чудовище стискивало ее и пыталось силой сдернуть с веревки; и в это время у них над головами тяжело грохнуло, и чье-то тело, разорвав воздух, приземлилось рядом на каменный пол…
3
Обнаружив, что Наталу внезапно похитили, Конан с яростным ревом протаранил плечом стену, где колебался потревоженный ковер и из недр которой доносились приглушенные крики. Сила удара была такова, что какой-нибудь городской хлюпик точно переломал бы себе кости, но Конана лишь отбросило прочь. Он сорвал ковер со стены, ища тайную дверь… Его глазам предстал голый и гладкий камень. Вне себя от бессильного бешенства, Конан замахнулся саблей…
Неожиданный шум, поднявшийся за спиной, заставил его оглянуться. Перед ним с мечами в руках стояло не менее двадцати желтокожих, одетых в пурпур. Как только он повернулся, они с враждебными криками бросились на него, размахивая оружием. Конан не сделал ни малейшей попытки успокоить их и договориться добром. Внезапное нападение на подружку вывело его из себя, и варвар предстал во всей своей первозданной красе.
Он прыжком бросился вперед, кровожадно рыча в радостном предчувствии боя. Короткий меч первого из нападавших оказался бесполезен против длинного кривого клинка – и мозги ксутальца оказались на полу еще прежде, чем уже мертвое тело утратило равновесие и свалилось. Крутанувшись, как дерущийся кот, Конан поймал лезвием чью-то руку, и кисть улетела прочь вместе с мечом, рассыпая в воздухе веер алых дро-бящихся капель. А Конан продолжал двигаться – стремительно и непрерывно; мощный рывок вынес его из-под ног сразу у двоих нападающих, а поскольку атаковали они с разных сторон, промахнувшийся меч одного глубоко застрял в груди у другого.
Желтокожие разразились криками разочарования и испуга, и Конан позволил себе ответить коротким и очень нехорошим смешком, уворачиваясь от косого удара и снизу вверх поражая очередного противника. Кровавый шлейф протянулся в воздухе за его летящим клинком – и житель Ксутала с воплем упал на колени, пытаясь руками зажать рассеченные мышцы на животе.
Теперь нападающие завывали, точно взбешенные волки. Жизнь не приучила их к битвам. Они были смехотворно медлительными и неуклюжими по сравнению с этим двуногим тигром, за которым не успевал уследить глаз. Конан двигался так, как способен двигаться только обладатель стальных мышц и разума прирожденного воина. Его противники путались в собственных ногах и натыкались один на другого, их мечи опускались то слишком рано, то слишком поздно – и рассекали пустой воздух. Конан же танцевал и отскакивал, вертелся, изгибался и нападал, почти не давая прикоснуться к себе. Он ни единого мгновения не оставался на месте, лишь изогнутый клинок выпевал смертные песни врагам…