Концентрация смерти
Шрифт:
– Извини, пан, но тебе уже все равно, в чем в гробу лежать, – обратился к мертвецу с покаянием Илья. – А нам твое барахлишко пригодится. Не ради наживы берем, человека спасти надо.
Первым делом Фролов осторожно вынул из рук покойного бумажную иконку. Тело уже успело окоченеть, а потому снимали одежду долго.
– Смотри, не порви. Зашить у нас нечем, – предупреждал Кузьмин.
Наконец, покойник остался лежать в гробу в одном белье. Фролов сложил ему руки и сунул в пальцы иконку. Крышку гроба вернули на место. Илья одевался, Кузьмин помогал ему. Все пуговицы были
– Ну как?
– Впору, – оценил обновку Аверьянович. – А смотришься ты так, что тебя хоть прямо сейчас на бал вести можно.
– Или на кладбище свезти, – пошутил Илья.
– Вот только небритый ты, морда страшная, – водя свечкой у самого лица Ильи, признал очевидное Кузьмин. – И глаза, как у каждого лагерника, от голода блестят.
– Это поправимо, – Фролов уже изучал карманы покойного.
Денег там ожидаемо не нашлось, зато родственники решили отправить главу семьи в иной мир вместе с очками. Они лежали в узком кожаном футляре вместе с авторучкой и напечатанной на листке бумаги молитвой. Илья нацепил очки, поморгал.
– Ну, ты прямо профессор. Не скажешь, что еще вчера лагерную баланду хлебал, – покачал головой Кузьмин. – Вот только побриться тебе все же надо.
– Резец острый, – засовывая инструмент в карман, сказал Илья. – Побриться им не проблема.
Вдвоем мужчины с трудом подняли бетонную плиту, сдвинули ее в сторону. Илья выбрался в часовню, выглянул. На кладбище было пусто. Только сейчас беглецы сообразили, что поставить плиту на место вдвоем они еще смогут. А вот один Кузьмин снизу ее уже не поднимет.
– Ты там поосторожнее, – напутствовал Аверьянович Илью. – Если не вернешься, мы тут с Мишей навсегда останемся.
– Обязательно вернусь. Что со мной станется? Одна нога здесь, другая там, – Илья глянул на солнце, клонившееся к западу. – Еще засветло обернуться успею.
Он подцепил ломом плиту за кольцо, упер острие в каменный пол. Кузьмин помогал снизу. Плита с черепом и скрещенными под ним костями с тихим скрежетом стала на место.
Илья опустился на колени, постучал по плите рукояткой резца.
– Чего тебе? – раздалось из-под земли.
– Я, когда вернусь, постучу вот так, – прошептал в щель Фролов и отстучал рукояткой дробь – три длинных удара и три коротких. – Запомнил?
– Понял.
– Тогда до встречи. Тихо сидите.
– Это уж как получится. За Прохорова ответить не могу.
Фролов подошел к небольшому алтарю, посмотрел на свое отражение в стекле иконы. Из-за диоптрий в чужих очках мир расплывался перед глазами, становился нечетким. У самого бывшего разведчика зрение было в норме. Очки легли на каменную полочку. Выглядел Фролов «запущенно». Взъерошенные волосы торчали во все стороны, черная щетина укрывала щеки и подбородок.
Илья налил на ладонь немного ароматного масла из лампадки, смазал им лицо. Поглядывая в стекло иконы, принялся бриться остро отточенным резцом. Щетина щелкала под лезвием, сдавалась, исчезала квадратный сантиметр за квадратным сантиметром. Когда с бритьем было покончено, пришла очередь взяться за прическу. Не мудрствуя лукаво, Илья намазал волосы все тем же маслом из лампадки и пригладил их, расчесывая ногтями на ровный пробор. Теперь Фролов и сам с трудом узнавал себя в отражении. Со стекла иконы на него смотрел холеный пан, правда, слегка потрепанный военным временем. Илью можно было принять за адвоката или врача. Особой солидности ему придавала авторучка, торчащая из кармана пиджака.
– После войны куплю себе хороший костюм, – пообещал себе Илья и шагнул из часовни.
Однако тут же ему пришлось шарахнуться назад. На кладбище были немцы – не эсэсовцы, а из вермахта, группа из четырех человек, они шли между могил, заглядывали за деревья, ворошили палками кучи прошлогодних листьев. Неподалеку от ворот стоял тентованный брезентом грузовик.
Фролов проклинал себя за то, что во время бритья и наведения «марафета» утратил бдительность и не заметил появления врага. И тут он услышал, как Прохоров под землей вновь начинает бредить.
– Черт…
Илья опустился на колени, тихонечко постучал в плиту условным стуком и зашептал.
– Это я – Илья. На кладбище немцы.
– Впустить? Плиту поднять? – донеслось из-под земли тревожное.
– Не успеем. Сюда идут. Тихо сидите.
– Я-то смогу, а вот Прохоров… – голос Кузьмина отдалился, затих.
Замолчал и Михаил. Что там происходит внизу, Илья старался и не думать. Своих проблем хватало. Он опустился на колени перед алтарем, сложил перед собой ладони и принялся молиться, глядя на икону Девы Марии. Он именно не делал вид, что молится, а по-настоящему молился. Страстно и пламенно. Просил у Бога, чтобы тот дал спастись ему и его товарищам. Ведь это он, Бог, дал им возможность убежать из лагеря для пленных офицеров, дал возможность продержаться до этого момента. И теперь, по мнению Фролова, было бы несправедливо лишить их жизни и свободы.
В открытую дверь часовни заглянул унтер-офицер в сером кителе. Илья увидел его отражение в стекле иконы, но сделал вид, будто погрузился в молитву настолько, что не замечает ничего вокруг. Немец тактично кашлянул. Илья обернулся, растерянно улыбнулся, готовясь объяснить, кто он и что здесь делает. Однако немец опередил его. Он, старательно выговаривая слова, спросил что-то по-польски. Илья с ужасом сообразил, что не понял ни единого слова. Унтер-фицер смотрел на него пока без особого подозрения, но молчание затягивалось.
– У меня дальний родственник умер, – наконец отважился заговорить Фролов по-немецки. – На похороны приехал. Можете говорить со мной по-немецки, я хорошо знаю этот язык. Он мне родной.
Он поднялся, отряхнул колени от пыли и, как мог дружелюбно, посмотрел на унтера. К счастью Ильи, тот не стал больше практиковаться в польском, а перешел на родной – немецкий.
– Так видели или нет? – желал он получить ответ на уже поставленный им вопрос.
Фролов нервно дернул щекой, неверный ответ выдал бы его с головой в том, что он не знает польского, и, естественно, вызвал бы справедливое подозрение. Чем это может кончиться, думать не стоило, следовало рискнуть. И Илья рискнул.