Концентрация смерти
Шрифт:
– Посадить самолет сможешь? – спросил Фролов. – Я слышал, это самое сложное. Взлететь-то и дурак сможет.
– Враки. Взлететь тоже голову нужно иметь. А посадить, смотря где, – отозвался Михаил. – Эту махину на вспаханное поле не посадишь. Тут или нормальный аэродром нужен, или грунтовка.
– Порадовал. Нам потом что, с парашютами прыгать? – Илья пнул ногой лежавшие под лавкой парашюты.
Кузьмин смотрел с тоской в глазах. С одной стороны, все обошлось, с другой – было неизвестно, что ждет впереди. Беглецы
– Они же истребители поднять могут, – осторожно заметил он. – У нас вооружение есть? Пушка авиационная, пулемет крупнокалиберный?
– Это пассажирский транспортник. На нем вооружения нет, – отозвался Прохоров.
– Топлива докуда хватит? – прищурился Фролов.
– Датчики чуть больше половины показывают. Думаю, они собирались в Берлин лететь. Вот только кто знает, сколько эти двигатели жрут? Мощные.
Кузьмич подал Прохорову рифленый армейский термос.
– Там кофе, глотни.
Летчик открутил крышку. Давно забытый запах кофе приятно ударил в нос. Прохоров сделал несколько глотков. Напиток еще не успел остыть.
– Вот что такое счастье, – мечтательно произнес он, даже не задумываясь о том, что пьет кофе, приготовленный, возможно, женой убитого им командира «Юнкерса».
– И не говори, командир, – отозвался Фролов.
Взгляд Михаила остановился на ящике. Доски местами раскололись, отскочили, он попытался оторвать одну, но тут же поморщился от боли, давало о себе знать раненое плечо.
– Посиди, командир. Нам твои руки целыми нужны, – обратился к нему Илья. – Кузьмин пусть тебя перевяжет, а я грузом займусь.
– Согласен. Ты же у нас главный мародер, – криво усмехнулся Михаил, присаживаясь на лавку и сбрасывая рубашку.
Аверьянович деловито занимался обработкой раны, промыл ее самогоном, благо бутылка так и не разбилась, когда ящик сорвался с места, засыпал подсохшую, но еще гноящуюся корочку стрептоцидом. Сверху помазал желтой, плохо пахнущей мазью и принялся перевязывать.
Илья тем временем уже колдовал над ящиком. Он не спешил, резцом поддевал металлическую полоску, стягивающую доски, доставал гвозди один за другим, стараясь не согнуть, словно собирался их использовать еще один раз. Лагерная привычка экономить на всем работала. Наконец крышка отошла в сторону. Фролов снял лист картона. Под ним густо были насыпаны свежие хвойные стружки, в отсеке тут же запахло смолой, словно в сосновом бору.
Илья отбросил часть стружек под ноги, подвигал ладонью.
– Бумага какая-то, – он продырявил ее пальцем и разорвал.
Под бумагой оказалась потемневшая от времени картина. Растрескавшийся лак поблескивал на солнце. На холсте в тяжелой золоченой раме виднелась обнаженная женщина на берегу пруда, за ней из зарослей подглядывали двое бородатых стариков. Фролов взял ее в руки, осмотрел.
– Старинная… Видно, больших денег стоит. Грабят немцы всех подряд.
– Если до своих дотянем, – с убежденностью проговорил Прохоров, – то в музей передадим. Наверное, ценная, если ее так тщательно в стружки упаковали.
Кузьмин, завязав бинт на два узла и срезав кончики бинта ножом, с сомнением покачал головой. То ли сомневался в том, что стоит передавать картину в музей. Мол, нашли время. То ли не был уверен, что «до своих дотянем».
Прохоров надел рубашку, сходил в кабину, проверил, все ли в порядке. С курса на восток не сбились. Топлива в баках оставалось, как прикинул Михаил, еще часа на два, два с половиной лету. Поднес к голове шлемофон. В наушниках слышалась торопливая, взволнованная, но, тем не менее, звучавшая в приказном порядке немецкая речь. Тут же в памяти всплыли сцены лагерной жизни со всеми ее унижениями и мерзостью. Даже не успев подумать, Прохоров вырвал разъем из гнезда. Шлемофон замолчал. На душе стало спокойнее. А вот то, что открывалось впереди, не могло не насторожить. Далеко, у самого горизонта сгущались тучи, они уходили вверх темной многослойной стеной. Временами она озарялась короткими вспышками молний. Чтобы обойти этот грозовой фронт, следовало уходить к югу или северу. Насколько он тянется, было не понять.
Михаил решил лететь пока, а уж потом набрать высоту и попытаться преодолеть грозу сверху. Набирать высоту сейчас значило выстудить самолет изнутри, к тому же крылья и фюзеляж могли обрасти льдом. Прохоров подумал, что не стоит тревожить плохими вестями товарищей, а потому, вернувшись к ним, сказал:
– Пока все хорошо.
– И у нас не плохо, – Фролов держал в руках небольшую шкатулку, несомненно, тоже старинной работы.
На резной крышке темного дерева виднелся герб и замысловатая монограмма.
Илья с видом фокусника поднял ее. Внутри замерцали, заискрились драгоценные камни, засияло золото, начищенное до блеска серебро. Почему-то внимание Михаила сразу же привлек золотой перстень с большим зеленым камнем.
– Изумруд? – спросил он.
– Почем я знаю? – пожал плечами Фролов. – Думаю, не бутылочное же стекло?
По лагерной жизни бывшие узники хорошо усвоили, что золото дает шанс на выживание. Даже на войне оно не теряет своей колдовской силы. Не хуже ключей открывает потайные двери, сбрасывает засовы.
– Выходит, мы клад нашли? – спросил Прохоров, пока еще не притрагиваясь к драгоценностям.
– Выходит, что так, – согласился Кузьмин. – Только какой от него толк в небе? Долететь бы. Сесть бы.
– Опустимся мы и на землю, – пообещал Прохоров. На этот раз он не стал рассуждать о том, что было бы неплохо сдать находку государству.
– Где мы летим? – поинтересовался Илья.
– Точно не скажу. Но, думаю, уже к бывшей границе подлетаем в районе Бреста или Луцка. Земли не видно.